– И долго собираешься лежать? – продолжал третий.

Нет, надо отвечать. Может, удастся что-то прояснить. Что же до остального… Язык дан человеку ещё и для того, чтобы скрывать правду.

– Есть предложения? – с трудом произнёс он.

– Есть, – эсэсовец присел на корточки. – Чего бы ты хотел сейчас больше всего?

– Свободы, – криво усмехнулся Павел.

– Это понятно, – поморщился эсэсовец. – А что ещё? Отомстить хочешь?

– Отомстить? – Павел обвёл взглядом помещение пыточной. – Конечно!

Он с ненавистью посмотрел на сидящего толстяка. А ещё считается, что толстые люди добрые.

– Что бы ты с ним сделал? – продолжал вкрадчиво допытываться третий. Но в голосе появились садистские нотки.

– Я бы ему… – Павел вытянул руку, словно охватывая голову толстяка – она точно поместилась между большим и указательным пальцами – и из оставшихся сил сжал.

И обомлел: голова смялась с легким писком, и по плечам чёрной униформы поползла бело-красная каша.

«Словно их флаг: чёрно-бело-красный», – успел подумать Павел. Ладонь ощущала липкое.

– Видишь, – третий наклонился сильнее, – ты можешь делать всё, что хочешь! А ну-ка, второго!

Павел, скорее по инерции, чем со зла – он был настолько поражен первым экспериментом, что хотелось сначала осмыслить произошедшее, а уж затем продолжать – ткнул в направлении склонившегося эсэсовца пальцем.

Палец, неимоверно удлинившись и утолщившись, легко проткнул грудную клетку, проделав в ней огромную дыру, из которой сразу потекла пузырящаяся кровавая жижа.

Ошеломление проходило. Появилось любопытство: что можно сделать ещё? И удовлетворение от совершенной мести. Лёгкое злорадство: как я их! Но совсем не такое, как от удачно выпущенной очереди. Сделанное, похоже, доставляло настоящее большое наслаждение…

Труп убитого эсэсовца продолжал стоять.

– Остановка времени, – пояснил третий очевидное. – Ну, как? Хочешь выйти отсюда? Хочешь истребить всех врагов?

Глаза Павла вспыхнули. Встать, выйти из застенков, пронестись по коридорам гестапо, сея смерть и разрушения, разя фашистов направо и налево голыми руками! Уничтожить змеиное гнездо! А потом, потом… Павел ясно представил себя на поле боя, одним мановением руки рассекающего танки, шлепком ладони сбивающего самолеты и сметающего с лица земли пехоту. Вместо черноты наступающих мундиров ровная белизна свежевыпавшего снега. Точно такого, какой был, когда его взяли…

– Кто ты? – прохрипел Павел.

Третий усмехнулся и снял фуражку. Маленькие рожки блеснули в тусклом свете лампы с жестяным абажуром.

– Разве ты не догадался? – спросил он. – Кто ещё может проделывать такие штуки? Продолжай представлять! Мне нравятся твои мысли! Ты далеко пойдёшь! Весь мир будет лежать у твоих ног!

Павел испугался. Ему вдруг вспомнилось всё, что рассказывала бабушка о кознях сатаны, и он торопливо зашептал:

– Отче наш, иже еси на небесех…

Дальше он не помнил.

Третий брезгливо поморщился:

– Оставь! У тебя всё равно ничего не выйдет. Ты ведь не крещён.

– Не крещён, – Павел автоматически кивнул.

– Впрочем, это не имеет значения, – продолжал третий. – Люди, когда перед ними встаёт призрак собственной выгоды, забывают и печально известные десять заповедей, и Спасителя, и, чего греха таить…

Он остановился и внимательно посмотрел на Павла.

– А я предлагаю тебе не призрак! Не мифическое увеличение числа нулей на банковском счету, и даже не реальное добавление сотен килограммов золота в сокровищницах. Я предлагаю настоящую власть! Не притворство лизоблюдов, только и ожидающих момента всадить нож в спину, а настоящую власть, подкреплённую настоящей силой. Власть над миром! Тысячелетнюю, миллионолетнюю! Вечную власть! – он распростёр руки в стороны, и словно тьма пошла от его рук.

Павел дёрнулся. Частичная свобода, позволившая поднять руку и расправиться с врагами, исчезла.

– И при этом ты останешься самим собой, – голос утратил металл, стал мягким, байковым, – Павлом Лопуховым, уроженцем деревни Соломенные Столбы, в которой по-прежнему ждёт девушка Настя… И ты сможешь каждый день навещать её… Причем этот день будет всегда одним и тем же, тем самым… Помнишь?

Павел застонал. Тот день… он помогал ему жить. И в окопах, и в концлагере, и в партизанском отряде. И здесь, в гестапо.

При любой погоде стоило вспомнить – и окружающее исчезало. Снова вокруг было лето…

– Ты согласен? – вопрос прорезал воспоминания, вернул на холод бетона.

– Зачем… тебе… это надо? – губы не слушались Павла. Они хотели произнести короткое слово «да», и их мучения, мучения тела, на этом бы кончились. Они бы купались в шоколаде…

– Это моё дело, – кривое лицо искривилось ещё больше. – Скажем так: мне одному скучно. Ты подумай о том, что получишь ты!

Павел подумал. Войну можно прекратить… за день! Враг будет уничтожен, стёрт с лица земли, буквально. Никто не вспомнит, что был какой-то Гитлер. Все будут знать только его, Павла! Он станет героем… Стоп, а этот? Где он будет? Сидеть в его голове? Видеть его глазами? Ощущать то, что ощущает он?

Павел принялся вспоминать, что рассказывала бабушка о человеке, в которого вселились бесы. Бесы… Бесы, это когда много. Может, с одним легче договориться? Нет, если он способен на остановку времени, что ему Павлово сопротивление?

А зачем ему нужен Павел? Не может войти в голову сам? Может действовать только через человека? Или ему нужен не всякий? Та сила, которую Павел приобрёл в боях, та стойкость, терпение, стремление к победе – они чего-то да стоят! Но отдать себя, свою душу, стать вместилищем для ЭТОГО… Разве ЭТОТ остановится?

Павел представил, как, расправившись с врагами, он занимает высокое место… Очень высокое. Всё правильно, герои-победители и должны стоять у руля государства. А в стране, которой управляет один человек, сделать подмену будет не сложно. И во главе страны встанет не-человек…

Но к чему такие сложности? Можно просто идти и убивать. И мучить. Делать всё, что придёт в голову. Потому что не станет никаких ограничителей.

«Война ведь всё равно кончится… подумал Павел. Ну, пройдёт ещё год, ну, два… Хребет врагу сломлен. И их всех убьют: и этого коротышку-толстяка, и второго. Да, они фашисты, они изверги – это он понял на собственном опыте. Но их убьют люди, и, значит, они не попадут туда, куда их хочет взять… ЭТОТ. А там…»

Павел содрогнулся. Откуда он всё знает? Неужели, не сомневаясь в его согласии, искуситель позволил себе расслабиться, и часть его мыслей проникло в сознание Павла? А может, он сделал так специально, чтобы показать, каким ещё мукам можно подвергнуть мучителей? Павел и сам делал это, в своих мечтаниях. И даже большим… хотя не мог знать наверняка: выполнит ли задуманное на самом деле? Может, просто убил бы, чтобы не уподобляться им.

«Может, они всё делают не сами, – вдруг мелькнуло в голове, – а по чужой указке?»

«Прости им, Господи, ибо не ведают, что творят!» – неожиданно вспомнил Павел.

– Ну? – наклонился к нему искуситель.

– Нет, – твёрдо ответил Павел. – Нет…

И закрыл глаза.

Искуситель распрямился и надел фуражку. Тотчас всё вокруг пришло в движение: вернулось к моменту остановки. Исчезли новые кровавые лужи, остались лишь следы крови Павла. Толстяк закрыл рот, прекратив зевок, склонившийся выпрямился. В руках блестела никелем устрашающего вида железина.

– Кончайте его! – бросил третий очнувшимся эсэсовцам, переступил через узника, и направился к двери, поддёрнув вверх высокую тулью, чтобы концы острых рожек не натягивали тонкую ткань фуражки.

Прозрачный намёк

Звездолёт проламывался сквозь гиперпространство, словно неумелый рыбак сквозь затянутую свежим ледком прорубь: летели брызги звёзд, малые туманности расплывались бледными пятнами, и даже галактики отползали в сторону от мчащегося гиганта, попутно зализывая сделанные им раны.