Наконец Шушик поднялась и с билетиками в руках подошла к товарищам. Вид у нее был торжественный, лицо сияло от удовлетворения. В голубых глазах девочки сверкали теплые искорки, но в то же время в них затаилась и легкая усмешка.

«Прошел!» — с уверенной гордостью подумал Ашот, но тут же и посмеялся над собой: «Радуюсь так, точно могло быть иначе!» И он свысока оглядел товарищей. Ему не терпелось стать свидетелем собственного торжества.

А Шушик, как нарочно, тянула — ведь сама-то она уже знала результаты!

— Знаете, что вышло? — сказала она наконец, стараясь оставаться спокойной. — Удивительно все получилось. Хотя, пожалуй, не удивительно, а просто хорошо, как и должно было быть. Теперь наш старший — Асо…

И Шушик пристально посмотрела на товарищей: какое впечатление произвели на них ее слова?

Саркис молча улыбался. Он, по-видимому, был вполне удовлетворен. В черных глазах Гагика сверкали на смешливые огоньки. Он торжествовал победу. Асо ахнул и покраснел до корней волос. Чтобы скрыть смущение, он отвернулся и стал гладить Бойнаха. А Ашот?… Ашот просто окаменел. Сначала он даже не поверил своим ушам.

— Как! Да вы, наверное, ошиблись в счете! — воскликнул он.

— Нет, мы сосчитали верно… Вот, смотри, Саркис имеет пять голосов «против»; Шушик — пять «против», — и она добродушно рассмеялась, — Гагик — один «за», четыре «против», Асо — два «против», из них один, я думаю, он сам. А Ашот… один «за» и четыре «против».

Видно было, что доброй девочке нелегко было произнести «приговор», зная, как ударит он по болезненному самолюбию Ашота. И потому, закончив, она так легко вздохнула, точно тяжелую ношу скинула с плеч.

Ашот был подавлен. Удар поразил его своей внезапностью. Вот так штука! Ведь он искренне считал себя лучшим предводителем ребят. Кто же, кроме Гагика, мог быть против него? Ну, а Гагик — какой он противник? Через минуту начнет шутить как ни в чем не бывало. Ведь только что он беседовал с ним по-прежнему мирно. Нет, тут какое-то недоразумение…

Ну конечно! Гагик обернулся к нему и, как самый верный друг, заглядывая в глаза, спокойно сказал:

— Ты меня не пожалел (слово «трусливый» все еще жгло ему сердце), а вот мы тебя жалеем и потому не говорим, кто же тот один, у кого не поднялась рука зачеркнуть твое имя…

Ашот побледнел так, словно его уличили в воровстве.

Этот второй удар был еще более неожиданным, чем первый. Все опустили головы, чтобы не видеть, как подействовал он на самолюбивого и гордого мальчика. Хорошо же его «жалеет» Гагик! Мог ли быть намек более ясный?

Даже такой простодушный малый, как Асо, вовсе не знакомый с механикой выборов, и тот понял, что единственный голос за Ашота подал сам Ашот. Ах, как это неловко, как скверно получилось!

Асо встал и, сославшись на то, что ему надо вырубить ветки для лука, пошел к кустам. «Вышучивают они меня, что ли?…» — думал он. Если бы знать, что никто не подаст голоса за Ашота, Асо, конечно, отдал бы ему свой. Стыдно, очень стыдно вышло! На месте Ашота он, наверное, сквозь землю бы провалился.

Но, кажется, и у самого Ашота было именно такое желание. В сердце его словно кинжал вонзили. Он был оскорблен не меньше, чем Моси,[26] когда на свадьбе у сестры на глазах у всего села Capo предательски уложил его на обе лопатки.

— Не сердись, Ашот, — дружески обратился к нему Гагик. — Это только к лучшему. Тебе полезен такой урок. Меня ведь тоже не выбрали, верно? А я не обижаюсь. Не всем же быть вожатыми! Я знаю, ты этого не ожидал. Но всегда так бывает, когда руководители начинают слишком заноситься. Таким руководителям в глаза, может, и не говорят ничего, боятся, но на первых же выборах их с треском прокатывают. Ну? — Гагик пытался перейти на обычный свой полушутливый тон. — Ну, Ашот, не вешай носа! Ничего страшного не случилось. Вставай, пора переселяться в новое жилище…

Никто больше не произнес ни слова. Асо нарезал веток и соорудил что-то вроде носилок. На них положили Саркиса, и мальчики понесли его на Куропачью гору.

— Очень болит?… — заботливо спросила шедшая рядом с носилками Шушик.

Саркис улыбнулся — печально, но признательно. Болит, конечно, болит. Но может ли быть для больного лучшее лекарство, чем доброе, заботливое слово друга?

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

О том, как, не спросив, есть ли в Барсовом ущелье врач, пришла болезнь

Необычным начальником оказался Асо — никому никаких приказаний! Увидев, например, что Шушик дрожит и едва стоит на ногах, он сам пошел под старый орех и принес такую массу сухих листьев, что девочка едва не утонула в этой мягкой и теплой постели.

— Нам еще много таких листьев нужно, — сказал он словно самому себе и, поглядев на солнце, почесал затылок.

— Зачем? — спросил Гагик, с интересом наблюдавший за действиями пастушка.

— Зачем? Вход надо поменьше сделать, иначе больные не выдержат..

— У нас один больной, и он лежит позади костра, не замерзнет.

— Нет, Шушик, кажется, тоже заболела, — тихо и грустно сказал Асо. — Глины у нас нет, значит, стены придется прокладывать листьями. Это непрочно, но зато все щели и двери заткнем. Теплее будет…

И так как действительно в этом каменистом и безводном месте нельзя было достать не только глину, но и грязь, предложение Асо пришлось принять.

Новый вожатый никого не звал с собой, однако, когда он, завязав рукава у своей рубахи и превратив ее таким образом в мешок, снова отправился за листьями, Ашот и Гагик вышли вслед за ним.

Мальчики принесли много листьев, сложили их перед пещерой, и Асо принялся за работу. Не ожидая объяснений, товарищи повторяли то, что делал он.

Собирая камни, по возможности ровные и плоские, ребята складывали их на пороге пещеры в ряд шириною примерно в полметра. Затем вместо цемента или глины они укладывали толстый слой листьев, а поверх — второй ряд камней. Так поднималась стенка, суживавшая вход в пещеру.

Когда она была уже довольно высокой, Асо остановился и, утирая пот, сказал, опять-таки словно самому себе:

— А теперь надо бы начать такую же стенку с другой стороны. Между стенами останется узкий проход. Вот это и будет наша дверь…

У пещеры и внизу, под ней, камней было много, и работа двигалась быстро. Ашот трудился молча, сосредоточенно. Гагик искоса посматривал на него и улыбался. «Ой, как оскорблен!..» — думал он. Но то, что Ашот был «ой, как оскорблен», очень помогло делу. С головой отдавшись работе, он двигался напряженно, нервно, таскал такие камни, каких Гагик не смог бы и от земли оторвать.

Когда обе стенки стали высотой примерно в метр, Асо взял две заранее вырубленные им жерди и уложил их сверху как перекладины — одну рядом с другой. Его замысел становился все более ясным: оставалось уложить камни еще и поверх этих балок, оставив открытой лишь узкую и невысокую дверь, в которую, пригнувшись, мог бы пройти только один человек.

Гагик искренне радовался, глядя, как идет работа, но в то же время он сокрушался, что рядом нет никого, кому можно бы исподтишка подмигнуть: «Видел, мол, каким дельным оказался мой кандидат?» Не скажешь же этого Ашоту!..

И все же язык у Гагика так чесался, что, забыв о неприятностях, сопровождавших выборы, он не удержался и подмигнул Ашоту. «Видел, на что способен этот тихоня?…» — спрашивал его взгляд.

Ашот только покосился на Гагика, но ничего не сказал.

Работа между тем усложнилась. Теперь пришлось укладывать камни и листья уже на большой высоте: руки не доставали, поднимать камни было трудно. Пришлось сложить горку, на которую и встал Асо. Он укладывал, а товарищи подавали ему строительный материал.

— Там, наверху, совсем не закладывай, оставь отверстие для дыма, — обеспокоился Гагик.

Асо улыбнулся: «Будто я сам этого не знаю!..»

Стенку ребята достроили довольно поздно, уже при свете костра. Она получилась неплохая, толстая, густо проложенная листьями. Через такую холод не проникнет. Но, конечно, она не была достаточно надежной: слегка толкнешь — и рухнет… Значит, входя и выходя из пещеры, надо будет постараться не задевать за дверь…