Я написалъ вамъ очень дурно, но чувствую я все это хорошо и сильно, и очень радостно живу и смотрю на жизнь. Практически это дѣйствуетъ на меня такъ: (говорю для себя и знаю, что для васъ тоже). Кромѣ физическихъ потребностей, въ к[оторыхъ] стараюсь ограничиваться меньшимъ, какъ только меня тянетъ къ какой-нибудь деятельности — разговора, письма, работы — я спрашиваю себя (даже не спрашиваю, а чувствую, что этимъ дѣломъ я служу пославшему меня), и я радостно отдаюсь дѣлу и забываю всѣ сомнѣнія и лечу какъ камень, радуясь тому, что лечу. Если же дѣло не для пославшаго, то оно уже и не тянетъ меня. Мнѣ просто скучно, и я только стараюсь, отдѣлываясь отъ него, соблюсти всѣ правила, для посланниковъ данныя. Но этаго и не бываетъ. Мнѣ кажется, что можно жить такъ, чтобы или спать или всей душой съ восторгомъ служить пославшему.
Не показывайте моего этаго письма людямъ, не любящимъ Хр[иста). Я писалъ какъ попало, и ошибки словъ могутъ отнести къ мысли, а она дорога. Вы поймете и, можетъ быть, вамъ будетъ что-нибудь на пользу.1
Полностью печатается впервые. Большой отрывок был напечатан в Б, III, Госизд., М., 1922, стр. 18—19. На подлиннике не имеется никаких пометок Черткова, кроме архивного номера письма. На основной машинной копии письма — в общей серии этих копий, сделанных в Англии, но иногда не вполне точных — имеется датировка: «Тула, 2 февраля 1885 г.» На чем основана эта датировка, установить не удалось. Датируем расширительно, исходя из того, что письмо это, как видно из следующего письма, было написано из Ясной поляны, куда Толстой, пробыв два дня в Туле, приехал вечером 20 января и где пробыл, почти ежедневно бывая в Туле, до вечера 3 февраля. Судя по ежедневным письмам Толстого к Софье Андреевне, в которых он описывает свою деревенскую жизнь, наиболее вероятным днем написания этого письма является все же 2 февраля, о котором он говорит: «Я провел весь день дома: писал, читал и тихо сидел и думал».
Настоящее письмо Толстого написано, очевидно, из потребности поделиться своими мыслями с близким человеком, без определенного внешнего повода к тому. Предшествующее письмо Черткова, от 12 января, было получено Толстым еще за две недели до отъезда его в Ясную поляну. Это письмо Чертков писал в вагоне, по дороге в Лизиновку, после свидания с Толстым в Москве, где, судя по письму С. А. Толстой к Т. А. Кузминской от 9 января, он пробыл не менее трех дней. Приводим из этого письма Черткова строки, наиболее важные для понимания его отношений с Толстым: «Друг, дорогой друг Л[ев] Н[иколаевич], — пишет он,— я прочел вашу статью «Так что же нам делать» и в несколько часов отрадного волнения и умиления я еще больше, даже гораздо больше вас полюбил, хотя уже очень, очень любил вас, я глубже сошелся с вами... Многое выяснилось, где были пробелы в моем знакомстве с вами и о чем как-то всё не приходилось при коротких наших свиданиях расспросить. Но, главное, отрадно, так отрадно было убедиться, как аналогичны, параллельны были наши жизни, наши впечатления, наши мысли и наши заключения за последние годы. Я вполне, безусловно согласен со всем, что вы говорите, — вы сказали то, до чего я и додумался и дожился, но сказали с такою ясностью, неотразимою логикою, убедительностью и искренностью, что буквально при чтении слезы навертывались на глаза... Высказывая мысли, подобные тем, которые вы излагаете в вашей статье, и делая слабые, микроскопические попытки в жизни осуществлять те практические выводы, какие вытекают из этих мыслей, я постоянно встречал сопротивление и возражения. Эти возражения заставляли меня часто много думать и передумывать и проверять свои заключения... Разумеется, не только возражения, но и свои собственные внутренние затруднения и недоумения. Ваша статья привела мне на память... такие положения, и мне хотелось бы знать, согласны ли вы с ними. 1. Покуда где-нибудь на земле существует хоть один человек, не могущий заработать себе дневного пропитания, трудовыми деньгами можно назвать не все деньги, которые, вследствие тех или других условий, человек получает за свой труд, а только ту часть этих денег, которая удовлетворяет... минимуму необходимых потребностей для правильного поддержания своего существования и способности нормально трудиться дальше. Всё, что сверх этого, хотя и заработано, тем не менее составляет такие же «чужие» деньги, как и, напр., наследственные, п[отому] ч[то] оно есть такое же проявление ненормальных условий общежития между людьми. 2. Трудовыми деньгами следует называть необходимый для существования минимум тех денег, что человек получает не зa какой-нибудь определенный труд, а просто необходимый минимум вообще тех денег, которые свободно, без насилия с его стороны попадают в его руки. «Нетрудящийся да не ест» — справедливо, но никто не имеет права судить и решать для другого, что — труд, что — не труд...»
1 Та же тема, что в настоящем письме к Черткову, — о «посланничестве» — еще пространнее развита Толстым в письме к Ге-сыну от 4 февраля 1885 г. (см. том 63) и много лет спустя, в Дневнике его от 4 апреля 1897 г. мы снова встречаемся с нею: «Спокойствие не потеряно, но душа волнуется... О Боже! Если бы только помнить о своем посланничестве, о том, что через тебя должно проявляться (светить) Божество!»
Отвечая, 5 февраля 1885 г., на письмо Толстого, Чертков пишет: «Милый друг, Л[ев] Н[иколаевич], с большим нетерпением и удовольствием прочел ваше письмо о посланничестве. Вы сказали много очень хорошего... Не могу теперь ответить вам, потому что сговорился... проверить окончание перевода вашей Исповеди».
* 43.
1885 г. Февраля 5—6. Москва.
Я вамъ писалъ изъ деревни. Теперь только пишу съ тѣмъ, чтобы сказать — посылаю слѣдующія тетради богословія. Остается немного. Мнѣ интересно — понадобится ли оно вамъ, и если кому, или вамъ понадобится, то пригодится ли?1 На исключеніе тѣхъ мѣстъ, о кот[орыхъ] вы писали, я очень радостно согласенъ и благодаренъ.2 Только сдѣлайте сами. Если бы я сталъ дѣлать, я бы все передѣлалъ, а время нужно на другое.
Л. Толстой.
Владиміру Григорьевичу
Черткову
32 Милліонная.
Письмо печатается впервые. Лист почтовой бумаги, на котором оно написано, сложен втрое, краями в друг друга, как записки, отправляемые без конверта, с адресом без обозначения города, и имеет с наружной стороны несколько потертый вид — как бы от хранения в кармане. Очевидно, что письмо было послано не по почте, а «с оказией», вместе с рукописями, о которых в нем говорится. Предположительной даты рукой Черткова на нем не имеется, но на основной копии, сделанной в Англии, имеется дата: «М. 5 февраля». Происхождение ее выяснить не удалось, однако она является вполне правдоподобной: первая фраза письма указывает на то, что оно писалось уже из Москвы, куда Толстой вернулся из Ясной поляны 4 февраля. Но оно не могло быть написано и позже 6 февраля, потому что 7 утром Толстой уже посылает Черткову телеграмму (очевидно, в ответ на телеграфный же запрос его от 6-го февраля), из которой видно, что он ждет его в Москве. (См. телеграмму его, № 44, от 7 февраля.)
Письмо это во второй своей половине несомненно является ответом на письмо Черткова от 31 января, которое должно было прийти в Москву до возвращения Толстого из Ясной поляны и было прочитано им лишь по приезде. Приводим из него всё существенное: «Признаюсь, что пишу вам больше из желания получить в ответ письмо от вас, — говорит Чертков.— Наконец удалось поручить одному художнику нарисовать акварели искушения и воинов Пилата и сделать рисунки для дешевого издания «Чем люди живы», «Бог правду видит» и «Кавказского пленника»... Вчера я был с Бирюковым на собрании кружка, в котором участвует Шаховской. Он делал род разбора литературного отдела книги «Что читать народу» [X. Д. Алчевской]. Говорили также о житиях святых и о том, следует ли их распространять или нет. Вашего «Кавказского пленника» я в первый раз прочел теперь. Мне понравился рассказ в высшей степени. Но скажу вам откровенно про одну вещь... В двух местах сочувствие и веселое одобрение читателя возбуждается такими поступками Жилина, которые с первого взгляда кажутся находчивостью, а в действительности— ни более, ни менее, как обман для достижения своей цели. На стр. 20 сказано: «Заболел paз татарин, пришли к Жилину: «поди полечи». Жилин ничего не знает, как лечить. Пошел, посмотрел, думает: «авось поздоровеет сам». Ушел в сарай, взял воды, песку, помешал. При татарах нашептал на воду, дал выпить. Выздоровел на его счастье татарин». Затем еще на стр. 23. Жилин, желая пойти на гору высмотреть окрестную местность, говорит малому, сторожившему его: «Я далеко не уйду, — только на ту гору поднимусь: мне траву нужно найти, — ваш народ лечить»... Если смотреть на Жилина, как на изображение живого человека с его достоинствами и недостатками, то с этой литературной точки зрения приведенные отрицательные черты, пожалуй, придают только больше реальности описываемому типу. Но я смотрю на книгу с точки зрения ее практического влияния на впечатлительного читателя, и я наверное знаю, что эти два места должны вызывать в таких читателях одобрительный смех и, следовательно, давать им еще один толчек в том уже слишком господствующем направлении, которое признает, что несравненно практичнее при достижении своих целей не слишком строго разбирать средства.