Николай Николаевич Златовратский (1845—1911), о котором говорит здесь Чертков, — писатель-народник, автор «истории одной деревни» под заглавием «Устои», очерка «Деревенские будни» и др. произведений, представляющих собой сочетание беллетристики, этнографии и статистики и печатавшихся в «Отечественных записках». Был знаком с Толстым, который в Дневнике 1884 г. от 24 марта пишет о нем: «Пришли Златовратский и Маракуев. Златовратский — программу народничества. Надменность, путаница мысли и плачевность мысли поразительны». В письме к Златовратскому от 20 мая 1886 г., которое повидимому было передано ему в Москве Чертковым вместе с предисловием к сочинению Т. М. Бондарева, Толстой говорит: «Много встречаю людей, напоминающих мне того пьяницу-портного, которого вы мне читали. Это верный признак, что образ художественный, настоящий. Кончили ли вы? Дайте это в «Посредник». Вам и бог велел быть одним из лучших сотрудников». Однако сотрудничество Златовратского в «Посреднике» в ближайшее время не состоялось. Много позднее — в 1892 г. и позже — «Посредником» были изданы его рассказы «Искра божия», «Белый старичек», «Деревенский король». — О Чистякове из Динабурга и офицере Дицкевиче, навлекших на себя неудовольствие властей распространением книжек «Посредника», в редакции сведений не имеется. Известны и другие, аналогичные случаи гонений на книжки «Посредника». Так Н. Д. Кившенко пишет Черткову 14 июля 1886 г.: «Получены известия из Твери, что жандармы велели снять с выставки книжки «Посредника». Один учитель пишет, что эти книжки навлекли на него подозрения начальства» (AЧ). — Феоктистов, Евгений Михайлович, — с 1883 до 1896 г. начальник Главного Управления по делам печати. — Какие «три рассуждения», упоминаемые Чертковым, чувствовал потребность написать в то время Толстой, установить не удалось.
1 Михаил Иванович Сосновский (1863—1925?) — народоволец, сын учителя, родился в Полтаве. Учился в петербургском университете. В 1881—1883 гг. работал в студенческих кружках: в 1885—1887, в период знакомства с Толстым, был участником петербургской террористической группы. В 1887 г. в связи с покушением на Александра III был арестован и в 1888 г. сослан в Восточную Сибирь. Пробыл в ссылке восемь лет. Сотрудничал в газете «Восточное обозрение» и журнале «Русское богатство». В 1917 г. был видным деятелем в партии с.-р. в Туркестане. Дальнейшая судьба его неизвестна.
2 Толстой говорит о его, взятой Чертковым для переписки, небольшой неозаглавленной рукописи, «начинающейся словами: «Жил в селе человек праведный, звать его Николай...», которая печатается в т. 26 настоящего издания. Рассказ остался ненаписанным.
3 Браманизм или, по новой научной транскрипции, брахманизм — социальная и религиозно-философская система индусов, постепенно сменившая в IX—X вв. до н. э., с закреплением в Индии господства завоевателей-арийцев, более древнюю религию — ведаизм, с его многочисленными богами, населяющими природу и управляющими ее явлениями. Священные книги этого древнейшего периода, Веды, представлявшие собою собрание религиозных песнопений, мифологических отрывков, богослужебных формул и разъяснений различных обрядов, перешли и к брахманизму, который, оставляя массе ее старых богов, придал из них особое значение Брахме (в старой транскрипции — Браме). Выделившиеся из Вед особые сборники мудрых изречений, размышлений и притчей — Упанишады («сокровенное знание») — концентрируют в себе философию брахманизма. По учению Упанишад, мир со всеми его страстями и бедствиями призрачен, реальным является только Брахма, безличное верховное божество мира, к слиянию с которым должна стремиться всякая индивидуальная душа («атман»). Иллюзии мира держат ее в плену и порождают ее уродства, грехи, за которые она несет возмездие, перевоплощаясь после смерти в всё новые и новые существа — людей или животных, пока не прозреет истины, не очистится и не познает своего тождества с безличным началом мира, Брахмою. Познавшие же истину достигнут уничтожения своего индивидуального существования и сольются в Брахме, «как реки в океане», и будут пребывать в неизъяснимом блаженном состоянии, которое можно уподобить сну без сновидений. Но эта философия брахманизма оставалась в Индии философией для немногих. Жрецы брахманизма — брахманы (по старой транскрипции — брамины) держали массу в повиновении вульгаризированной догмой о посмертном возмездии, связанной с бесконечными обрядностями и учением о вековечном разделении народа на четыре замкнутые в себе касты, — учением, которое на тысячелетия закрепило экономически-сложившийся в то время классовый строй индусов, предоставляя господствующее положение высшему классу — брахманам. — Философия и основанная на ней этика Упанишад, как и одна из позднейших философских систем брахманизма, так называемая Веданта, имеющая выдержанный идеалистический характер, а также различные глубокомысленные сказания в поэтическом творчестве индусов, с которыми Толстой не переставал знакомиться по немецким, французским, английским и частью русским источникам до конца жизни, несомненно, увлекали его. В «Круге чтения» мы находим ряд изречений и поэтических отрывков, почерпнутых из этих источников. Что же касается учения брахманов, обращенного к массам, то он относился к нему так же отрицательно, как и к христианской догматике, и в своей незаконченной работе «Сиддарта, прозванный Буддой» говорит о лживости и корыстолюбии брахманов, которые «стали вводить в учение о воле бога», написанное в сердцах всех людей, «много лишнего, ненужного и вредного для людей, но полезного для них» и установили «разделение людей на разные породы, уверив людей всех, что это делается по воле Бога».
4 О Конфуции см. прим. 1 к п. № 5 от конца февраля 1884 г.
5 О Лао-тзе см. прим. 2 к п. № 8 от 11 марта 1884 г.
6 В дальнейшем Толстой однако изложил Черткову тот план задуманной им работы, о котором он говорит здесь, что его «в письме не расскажешь» (см. п. № 112 от 15—16 июля 1886 г.).
7 Судя по письму Черткова от 10 июня (см. комментарий к п. № 111 от 28—29 июня) речь идет здесь о Сергее Львовиче Толстом.
8 Зять Софьи Андреевны, Александр Михайлович Кузминский.
Отвечая на это письмо Толстого 10 июня, уже из Лондона, Чертков говорит: «Я получил вчера ваше письмо, которое вы написали, когда у вас был Сосновский. И я был особенно рад, потому что давно не получал от вас вестей, и так хотелось знать, что и как с вами. — Вы, вероятно, уже получили начало рассказа «о мужике и мальчике» вместе с оригиналом, которые я вам отправил по почте еще раньше своего выезда из Петербурга... Отрывок этот мне ужасно понравился. Что придает ему особенный интерес, это то, что введены не только простые крестьяне сами по себе, но и захвачен уголочек той «рамки», в которой они живут, в лице старшины и священника, которые выступают в высшей степени рельефно и характерно. А это так важно. Оно придает рассказу больше полноты и интереса. Как рад я буду, да и не я, а все, ценящие ваши рассказы, если вам бог когда-нибудь положит на сердце написать такой рассказ, о каком мы говорили последний раз, где бы действовали не только крестьяне, но и все люди, с которыми им приходится сталкиваться в жизни. — Я совсем согласен с тем, что вы пишете про отдаление революционеров от нас. Это действительно так и есть. Но почему-то некоторые революционеры искренние, и в особенности молодые, как-то особенно привлекают меня к себе и вселяют особенно сильное желание перетянуть их на нашу сторону. Это не желание пропаганды или прозелитизма, а чисто сердечная симпатия».
* 111.
1886 г., Июня 28—29. Я. П.
Простите, простите, милый дорогой другъ, что не писалъ вамъ и тревожилъ васъ своимъ молчаніемъ.1 Причина та, что все это время работалъ въ полѣ и очень уставалъ. Нынче цѣлый день хочу отдохнуть. Спасибо вамъ за ваши письма и ко мнѣ, и къ Левѣ, и къ Спенглеру и Кившенко, я переслалъ тѣ, к[оторыя] нужно б[ыло] переслать.2 Судя по тому, какъ мнѣ — теперь не одинокому — радостно получать ваши письма, я знаю, какъ вамъ пріятны мои. — Жизнь моя съ тѣхъ поръ, какъ вы уѣхали, вотъ какая: сначала, пока была пахота и навозная возка, я не цѣлые дни былъ въ полѣ, а утромъ занимался — преимущественно статьей о государственной власти, к[оторую] я началъ съ разсказа солдата;3 но потомъ пришелъ покосъ, и я цѣлые дни былъ въ полѣ. Дѣти — мальчики и дѣвочки, особенно Илья и Маша, упорно и религіозно работаютъ. И другіе работаютъ на покосѣ, но больше изъ молодечества силы, но и то очень хорошо и очень меня радуетъ.4 Пріѣзжали въ это время Бирюковъ, Мар[ья] Алекс[андровна].5 Эти работали тоже. Потомъ Сибиряковъ6 съ Миролюбовымъ7 и Орловымъ.8 И эти посѣтители были мнѣ очень радостны, въ особенности Сибиряковъ. Онъ искренно любитъ истину христiанскую и идетъ къ ней. Изъ его плана общины вышло то въ нашемъ представленіи, что люди, желающіе трудиться для людей несомнѣнно нужнымъ для нихъ трудомъ, будутъ жить у него — въ Самарѣ и на Кавказѣ и будутъ дѣлами проповѣдовать ученіе Христа — служить другимъ, т. е. пахать, косить, строить тѣмъ, к[оторые] въ этомъ нужда[ются] въ округѣ — какъ я себѣ представляю, будутъ начинать тотъ кругъ, к[оторый] составилъ Х[ристосъ], посадивъ всѣ 5000 на траву и предложивъ имъ одѣлять сосѣдей. Сибиряковъ тутъ тотъ человѣкъ, к[оторый] много принесъ въ корзинѣ для себя и передаетъ сосѣдямъ, чтобъ они передавали другимъ.9 Не знаю, что Богъ дастъ, но мнѣ представляется, что это не только лучшее средство, но единственная возможность опростать припасенную для себя корзину — т. е. богатство — передавать его не одно, а съ трудомъ любовнымъ человѣка на человѣка. Длинно писать объ этомъ. Сказать хочется многое, но если вы совпадаете съ моимъ взглядомъ, то все дальнейшее покажется вамъ такимъ же, какъ и мнѣ. Продолжаю о посѣтителяхъ: два студента изъ Москвы и одинъ ссыльный, не особенно радостные; Технич[ескаго] Моск[овскаго] училища ученикъ, выходящій изъ училища, гимназисты изъ Тулы, потомъ опять Орловъ съ двумя молод[ыми] людьми, ѣдущими къ Сибирякову. Эти, особенно одинъ изъ нихъ, очень радостны.10 Огорчительнаго, и то не огорчительнаго, а труднаго за это время было въ моей жизни два случая: 1) это поднявшееся во мнѣ раздраженіе противъ жены, вслѣдствіе ея плановъ новаго изданія, или скорѣе — желчи, и разговоръ, огорчившій ее, заставившій плакать, но къ великой радости моей такой, въ кот[оромъ] я не попустилъ себя на зло и по к[оторому] я вижу, что точно я немного подвинулся впередъ въ ученіи о жизни и ближе къ любви, чѣмъ б[ылъ] прежде. Тэмы разговора б[ыли] тѣ же самыя, какъ и прежде, и предметъ — образъ жизни, воспитаніе дѣтей, сочиненія — также не рѣшенъ и также важенъ для обоихъ, но то самое, что прежде производило злобу, сцены — на нѣсколько дней холодность и враждебность, теперь прошло въ 2 часа времени. —