Приговоренные к смертной казни притворно высказывают иногда твердость духа и презрение к смерти, но в сущности они только боятся смотреть ей прямо в глаза, так что можно сказать, что эта твердость и это презрение к смерти для ума их — то же самое, что повязка для их глаз.

Чтобы занять известное положение в свете, люди делают всё, что могут, чтобы казаться занявшими его.

Мы часто воображаем, что любим людей более могущественных, чем мы, и, однакоже, дружба наша к ним обусловливается только интересом: мы привязываемся к ним не ради пользы, которую желаем принести им, а ради пользы, которую желаем от них получить.

Люди недолго прожили бы в обществе, если бы не были обманываемы одни другими.

Мы чаще нравимся в обществе нашими недостатками, чем хорошими качествами.

Вывести из заблуждения человека, слишком много воображающего о своих достоинствах, значит оказать ему такую же плохую услугу, какую оказали некогда в Афинах одному сумасшедшему, воображавшему, что ему принадлежат все корабли, приходящие в гавань.

Часто старики любят давать хорошие наставления молодым, чтобы утешиться в том, что уже не в состоянии показывать дурных примеров.

Каждый говорит хорошее о своем сердце, но никто не смеет хорошо отозваться о своем уме.

Люди и дела их имеют свою точку перспективы: на одних нужно смотреть вблизи, чтобы лучше судить о них, а о других никогда так хорошо не судят, как отойдя от них на известное расстояние.

Чтобы хорошо знать что-нибудь, нужно знать подробности, а так как они почти бесчисленны, то наши знания всегда поверхностны и несовершенны.

Ум не может долго играть роль сердца.

Ничего не дают так щедро, как советы.

Так же легко обманывать самого себя, как трудно обманывать других так, чтобы они не заметили этого.

Мы так привыкли притворяться перед другими, что под конец притворяемся даже и перед самими собою.

Люди делают добро нередко для того только, чтобы иметь возможность безнаказанно делать зло.

Привычка постоянно хитрить — признак ограниченности ума, и почти всегда случается, что прибегающий к хитрости, чтобы прикрыть себя в одном месте, открывается в другом.

Мы никогда не бываем так смешны теми свойствами, которые действительно имеем, как бываем смешны теми качествами, которыми притворяемся, что имеем.

Мы иногда бываем так же несходны с самими собой, как с другими.

Иные люди никогда не были бы влюблены, если б никогда не слышали разговоров о любви.

Одна из причин того, что так мало встречается разумных и приятных собеседников, заключается в том, что в разговоре почти каждый думает скорее о том, что сам желает сказать, чем о том, чтобы ответить точно и хорошо на то, с чем обращаются к нему. Самые ловкие и любезные собеседники ограничиваются только тем, что показывают вам вид внимания, между тем как вы по глазам их видите, что мысли их блуждают очень далеко от того, что говорите вы, и что они нетерпеливо жаждут поскорее обратиться к тому, что сами хотят сказать. Они не понимают, что такое сильное желание любоваться собой в разговоре — дурной способ нравиться другим или убеждать их и что уменье хорошо слушать и отвечать есть одно из самых важных достоинств в разговоре.

Как великим умам свойственно давать многое в немногих словах, так маленькие умы, напротив, обладают даром много говорить и ничего не сказать.

Люди не любят хвалить других и никогда не хвалят бескорыстно. Похвала — это ловкая, скрытая и тонкая лесть, доставляющая удовольствие и тому, кого хвалят, и тому, кто хвалит: один признает ее воздаянием за свои достоинства, другой — хвалит для того, чтобы дать заметить свою справедливость и проницательность.

Мы хвалим обыкновенно только для того, чтобы нас похвалили.

Немногие люди имеют настолько ума, чтобы предпочесть полезное им порицание вредной похвале.

Отказ от похвалы — желание, чтобы похвалили в другой раз.

Если бы мы сами не льстили себе, лесть других не могла бы вредить нам.

Лесть — это фальшивая монета, находящаяся в обращении только благодаря нашему тщеславию.

Гораздо легче казаться достойным той должности, которой не имеешь, чем той, которую занимаешь.

Если исследовать хорошенько различные следствия скуки, то окажется, что благодаря ей манкируют больше обязанностями, чем выгодой.

Есть разные роды любопытства: есть любопытство из выгоды, побуждающее нас учиться тому, что может принести нам пользу, и есть любопытство из тщеславия, происходящее от желания знать то, чего другие не знают.

Лучше употреблять свой ум на перенесение настоящих бедствий, чем на предвидение тех, которые могут случиться.

Наше раскаяние вызывается не столько сожалением о сделанном нами зле, сколько опасением вредных последствий его для нас самих.

Мы признаемся в своих недостатках, чтобы искренностью загладить вред, который они причиняют нам в глазах других людей.

Когда пороки оставляют нас, мы тщеславимся, воображая, что сами оставляем их.

Нередко мы потому не можем вполне предаться одному пороку, что у нас много пороков.

Мы легко забываем свою вину, если она только нам одним известна.

Есть простаки, знающие свою простоту и ловко пользующиеся ею.

Добродетель не заходила бы так далеко, если бы тщеславие не сопутствовало ей.

Счастливые люди неисправимы, они всегда находят себя правыми, если счастье поблажает их дурному поведению.