Кто более раб, как не усердный придворный, если только не другой придворный, еще более усердный?

У раба один господин, а у честолюбца столько господ, сколько существует людей, полезных для его возвышения.

Говорят, есть страна, где старики галантны, любезны и учтивы в обращении, а молодые люди, напротив, грубы, кровожадны, безнравственны и невежливы; от страсти к женщинам они освобождаются в том возрасте, когда в других местах юноши только что начинают чувствовать ее, — они предпочитают ей пирушки и легкие интрижки; трезвым и умеренным считается у них тот, кто бывает пьян только от вина; вследствие слишком неумеренного употребления вино кажется им невкусным, и утраченный вкус они возбуждают в себе водкой и всевозможными крепчайшими ликерами. Женщины этой страны ускоряют утрату своей красоты разными искусственными средствами, которые, как они воображают, должны делать их красивее: у них в обычае раскрашивать себе губы, щеки, брови и плечи, которые они выставляют напоказ заодно с грудями, руками и ушами, как бы боясь скрыть хоть одно такое место, благодаря которому они могут нравиться, как бы боясь показать себя не вполне. У обитателей этой страны физиономии затемнены густыми чужими волосами, которые они предпочитают своим природным. Волосы эти, спускаясь с головы до половины тела, так изменяют наружность, что становится затруднительным узнавать людей по виду. У людей этих есть свой бог и свой король. Вельможи их собираются каждый день в известный час в храме, который они называют церковью: в глубине этого храма находится алтарь, посвященный их богу, где священник совершает таинства, которые они называют святыми, священными и страшными. Вельможи, образуя широкий круг у подножия этого алтаря, стоят повернувшись спиною непосредственно к священнику и св. тайнам, а лицом к королю, стоящему на коленях на возвышении: к нему, повидимому, всецело обращены и сердца и души их. В этом обычае нельзя не видеть некоторого рода постепенности в подчинении: народ, очевидно, поклоняется государю, а государь — богу. Жители называют свою страну ***, она лежит почти на 48° с. ш., в расстоянии более 1100 лье от моря ирокезов и гуронов.

Чего недостает молодежи в наши дни? Она всё может и всё знает или по крайней мере если б знала столько же, сколько может, то и тогда не могла бы быть более решительною, чем теперь.

Я не говорю, что охотники изощряться в остроумии насчет ближнего — люди дурного характера, так как это уже было сказано, но что люди, готовые скорее повредить репутации и счастью ближнего, чем отказаться от острого словца, заслуживают постыдного наказания, это еще не было сказано, и я беру на себя смелость сказать это.

Иным людям милость выпадает совершенно неожиданно, они первые бывают удивлены и поражены ею, но, опомнившись наконец, находят себя достойными своего счастья и даже начинают верить в свой ум, как будто глупость и счастье несовместимы и нельзя в одно и то же время быть и счастливым и глупым; они решаются — да что я говорю решаются! — они начинают совершенно самоуверенно говорить с кем угодно и о чем угодно, не делая никакого различия в слушателях. Нужно ли прибавлять, что они ужасают и внушают величайшее отвращение к себе своим нахальством и пошлостью? Несомненно во всяком случае, что они навсегда позорят тех, которые принимали какое-нибудь участие в их возвышении.

Не остерегаясь ловушек, которые поминутно расставляются при дворе для того, чтобы кто-нибудь попал в смешное положение, иной, при всем своем уме, к удивлению своему, находит себя одураченным людьми, которые глупее его.

Кто в один прекрасный день сумеет твердо отказаться от громкого имени или большой власти, большого богатства, тот сразу освободится от многих беспокойств, постоянного напряжения, а иногда и от многих преступлений.

Через сто лет мир будет еще цел, тот же будет театр и те же декорации, но не те же актеры. Все те, которые наслаждаются теперь милостью или приходят в отчаяние по поводу отказа в ней, все они исчезнут со сцены. На театр выступают уже другие люди, которые скоро будут играть в той же пьесе и те же роли; в свою очередь исчезнут и они. Не будет когда-нибудь и тех, которых нет еще, и их место займут новые актеры. Как же придавать после этого значение роли в этой комедии?

Столица внушает отвращение к провинции, а двор образумливает насчет столицы и излечивает от стремления к двору. Здравый ум при дворе получает склонность к уединению и возвращению домой.

IX. О ВЕЛЬМОЖАХ

Холодность или невежливость людей, стоящих выше нас, вызывает в нас ненависть к ним, но достаточно приветствия или улыбки их, чтобы помирить нас с ними.

Презрение, с которым вельможи относятся к народу, делает их равнодушными к лести или похвалам простых людей и умеряет их тщеславие; точно так же и короли, восхваляемые без конца и без отдыха вельможами и придворными, были бы еще гораздо более тщеславны, если бы более уважали тех, которые восхваляют их.

Когда я сравниваю вельмож с народом — два совершенно различные положения людей, то народ кажется мне довольным, если имеет необходимое, а вельможи — бедными и неспокойными, несмотря на свой излишек. Человек из народа бессилен сделать какое-нибудь зло, а вельможа не хочет сделать никакого добра и в состоянии причинять большие бедствия; первый развивается и упражняется только на полезных вещах, второй же, кроме того, и на гибельных; первый простодушно груб и откровенен, во втором — под оболочкою вежливости скрывается вредная испорченность; у народа мало ума, у вельмож нет сердца; у народа хорошая основа и недостаток внешности, у вельмож одна только внешность. Нужно ли выбирать? Я не колеблюсь — я хочу принадлежать к народу.

Иные люди родятся недоступными, и именно те самые, в которых другие имеют нужду или от которых зависят; они всегда на ногах, подвижны как ртуть, вертятся, жестикулируют, кричат, суетятся. Как картонные фигуры на народных празднествах, они выбрасывают пламя, гремят и мечут молнии, и к ним нельзя подойти; потухая, они падают и, вследствие падения, становятся доступными, но тогда они уже не нужны.

Вельмож хвалят обыкновенно для того, чтобы показать, что видят их вблизи, но редко вследствие действительного уважения к ним или благодарности. Часто и не знают тех, кого хвалят. Тщеславие и легкомыслие иной раз берут верх даже над чувством досады и злобы: человек недоволен вельможей, а все-таки хвалит его.

Со стороны человека с высоким положением чистое лицемерие — не занимать сразу места, которое принадлежит ему и которое все ему уступают. Скромность ему ничего не стоит: ему ничего не стоит вмешаться в толпу, которая тотчас же раздается перед ним, или занять последнее место в собрании для того, чтобы все видели это и спешили пересадить его на другое место. Практика скромности горче отзывается на людях обыкновенного положения: если они бросаются в толпу, их давят, если выбирают неудобное место, то на нем и остаются.