У нас сидят 3 доктора: два холерных и Буткевич.1 Я пишу всё ответ немцу2 о религии и понемножку, по вечерам, работаю.
Очень Ваничку люблю. Вчера пришел утром и говорит: а я все сидел в зале и думал, скоро ли мама приедет!
Как он тебя любит!
Письма были от Страхова3 и от Левенфельда.4
Лева умница, что раздумал ехать за границу. Я думаю, что ему лучше всего будет жить тихо в Москве под наблюдением доктора в хорошо топленных комнатах, а не переезжать из места в место за границей, и слушая в каждом городе новые и плохие докторские советы. Поблагодари Пав[ла] Петр[овича] за письмо. Я рад б[ыл] узнать о нем и его душевном состоянии.
Мише и Андрюше скажи, что я их прошу помнить о тебе и делать так, чтобы тебе не страдать от них.
Je m’amuse tout seul!5
Прощай, до свиданья, радуемся скоро увидать тебя.
Погода дурная. Всё дожди.
Целую тебя и детей.
Л. Т.
Приписка к письму T. Л. Толстой.
1 Андрей Степанович Буткевич (р. 1865 г.) — врач. См. т. 65.
2 Профессору Гижицкому.
3 От 12 сентября (ПС, стр. 448—449).
4 Рафаил Левенфельд (ум. 1910 г.) — переводчик и автор биографии Толстого (на немецком языке),
5 [Забавляюсь в одиночестве!] — «Это постоянно напевал живший при мальчиках француз» (н. п. С. А.).
579.
1893 г. Сентября 21. Я. П.
Вчера отвезли Пошу и получили твои два добрые письма.1 Я еще не спал и прочел их. А все уж разошлись. Поша тебе рассказал про нас. Всё очень хорошо. И меня радует, что погода к твоему приезду, кажется, устроится. Таня очень занята письмами и приготовленьями к отъезду, даже не рисует. Дети маленькие ходят собирать по убранным садам яблоки. И няня с восторгом натаскала кучу. Лева как будто пободрее. Евг[ений] Ив[анович] мне переписывает. И мы с ним перечитываем и исправляем перевод глубокомысленнейшего писателя, Лао-Дзи, и я всякий раз с наслаждением и напряжением вникаю и стараюсь передать, соображая по франц[узскому]2 и, особенно хорошему, немецкому переводу.3 Не говорю о самых отвлеченных, но прелестных местах, вчера, н[а]п[ример], переводили4 следующее: «Добрый человек есть воспитатель недоброго; недобрый человек есть Schaz, сокровище доброго. Если недобрый человек не уважает своего воспитателя, а добрый чел[овек] не любит свое сокровище, то, как бы эти люди не были учены, они в великом заблуждении» и т. п. Неправда ли, прекрасно? Или: делай добро в темноте ночи, как вор, чтобы никто не видал тебя. Когда тот, кому ты сделаешь добро, не будет знать, кто его сделал, тебе будет та выгода, что ты не испытаешь неблагодарности, а ему и всем людям, что облагодетельствованный чел[овек] будет любить всех людей, про каждого чел[овека] думая, что это он сделал ему добро. Маша с Верой пошли пешком в Тулу, хотелось пройтись. Вернутся с поездом почт[овым] и тут же свезут Лиду. Какая она неполная — зачаток, 1/8 человека, доброго человека. Я пишу всё свои ответы немцу о религии. Но нынче мало писал, — голова болела, и я пошел гулять на Козловку, Ваныкино и домой. Так тепло б[ыло], что я всю дорогу шел босиком.
Сейчас пришел Лева и зовет наверх. Лида уезжает, и. Саша плачет, и няня тоже. Ваничка очень рад был твоим письмам. Его бедствие, что он с Мит[ей]5 хочет непременно, чтобы всё, что Митя, то и он. Что наши мальчики? Ils s’amusent tous seuls6. Пусть они насчет ученья помнят очень умное изречение их старшего брата, Сережи, к[оторый] говорит, что не стоит того дурно учиться, так мало нужно труда для того, чтобы избавиться от всех неприятностей и унижений, связанных с дурным учением.
Целую вас.
Л. Т.
На конверте: Москва. Хамовнический переулок. Дом № 15. Графине Софье Андревне Толстой.
1 От 16 и 19 сентября (ПСТ, стр. 574—577).
2 Толстой имеет в виду перевод: «Lao Tseu». Traduit avec comment, perpetuel par St. Julien. Paris 1842.
3 Немецкий перевод Виктора Штрауса «Lao Tse Taute-King» [«Лао-Тзе. Устав разума и добродетели»]. Leipzig 1870.
4 Перевод Лao-цзы Толстого и Е. И. Попова полностью не напечатан. Сокращенный перевод вышел в 1909 г. в изд. «Посредник» — «Изречения китайского мудреца Лao-Tce, выбранные Л. Н. Толстым».
5 Д. А. Кузминский.
6 [Они увеселяются в одиночестве.]
580.
1893 г. Октября 18. Я. П.
Вчера не писал, да и нечего было. Нынче Поша уехал, он остался вчера на день. Мы вечером читали вслух повесть Гуревич — и очень огорчились. Уж очень, очень плоха.1 Потом я немножко с Пошей перевел Лаодзи.
Утром нынче хорошо писал и возьмусь теперь за другое. Нынче хорошие письма: от Левы, от Ге старшего2 и от Лескова.3 — Ждем нынче Халевинскую.4 Марь[я] Алекс[андровна] уезжает нынче к себе.
Верно, будут от вас известия. Пока прощайте, целую всех.
Л. Т.
Текст Толстого занимает четвертую страницу почтового листа, на остальных страницах — письма В. А. Кузминской и М. Л. Толстой.
1 Любовь Яковлевна Гуревич (1866—1940) — писательница. С 1891 по 1898 г. совместно с А. Л. Волынским издавала и редактировала журнал «Северный вестник». Переводчица, редактор т. 85 настоящего издания. Речь идет об ее повести «Поручение», напечатанной в «Северном вестнике», 1893, 10, стр. 195—234.
2 Оба эти письма не сохранились.
3 В этом письме Н. С. Лескова (почт. шт. 16 октября) идет речь о задуманной Толстым статье «Христианство и патриотизм» («Письма Толстого и к Толстому», 1928, стр. 151—152).
4 Марья Михайловна Холевинская (р. 1856 г.) — земский врач в Крапивенском уезде. В 1896 г. по просьбе Толстого дала И. П. Новикову сочинения Толстого, запрещенные цензурой, за это была арестована и выслана в Астрахань.
581.
1893 г. Октября 20. Я. П.
Ждал известий о Леве,1 о решении его и Захарьина. Вчера хотел ему написать, да был так вял и так зачитался вечером, что пропустил время. Зачитался я Север[ным] Вестн[иком], повестью Потапенко2, — удивительно! Мальчик 18 лет узнает, что у отца любовница, а у матери любовник, возмущается этим и выражает свое чувство. И оказывается, что этим он нарушил счастье всей семьи и поступил дурно. Ужасно. Я давно не читал ничего такого возмутительного! Ужасно то, что все эти пишущие и Потап[енки], и Чеховы, Зола и Мопасаны даже не знают, что хорошо, что дурно; большей частью, что дурно, то считают хорошим и этим, под видом искусства, угощают публику, развращая ее. Мне эта повесть была coup de grâce,3 уяснившая то, что давно смутно чувствуется. Еще там о сумашествии и преступности интересно было. Вчера я много писал, — всё о религии, — и потом объелся за завтраком и весь вечер был вял. Нынче Маша с Верой поехали в Тулу. М[аша] повезла больных. Я утром много писал, всё тоже, — и пошел им навстречу, дошел до Басова и вернулся, они меня нагнали в засеке. И теперь пишу, и очень хорошо. — О Ваничке поминаю часто, скажи ему, что в корзинке мне некого носить. Как жаль, что Таня ковыряет себе зубы, пускай бы сами портились, а не дантист. Тулонские беснования,4 кажется, кончились, это утешительно. Я перехожу завтра на верх, чтобы не топить совсем низа. Больше писать нечего. Письмо это верно тебе не нужно, но всё-таки посылаю. Целую Таню, Леву, Андр[юшу], Ми[шу], Сашу, Ваню и тебя. Привет С. Э.5 и Ко[ле]6.