3) Деньги получить и убить их обоих, Рачковского и Герасимова. Это я взял бы на себя. Только надо так сделать, чтобы уйти».

Рутенберг признается, что увлекся и начал всерьез обсуждать эти безумные планы. В конце концов, он прежде искренне любил Гапона — и мог на какое-то мгновение забыть, с какой целью сейчас разговаривает с ним. Да и в террористическом деле он был почти таким же профаном, как его собеседник.

Потом разговор почему-то перешел на дела «Собрания», на портняжные и слесарные мастерские, которые Гапон задумал и которыми собирался зарабатывать деньги.

Все-таки что-то одно: или убить Рачковского, Герасимова, а заодно Витте и Дурново, или портняжные мастерские…

Гапон опять обещал устроить свидание с Рачковским; из этого опять ничего не вышло. Рутенберг поехал в Гельсингфорс, пытался встретиться с Азефом; говорил, что собирается бросить все дело и уехать за границу. Никакой реакции не последовало. Азеф передал, что ответа не будет. Петр Моисеевич понял, что уклонение от «долга» будет означать погибель его революционной чести.

«Можно так сказать „Не убивай“, что человек пойдет и убьет…»

Вернувшись в Петербург, Рутенберг решил идти по другому пути. Как и Гапон, он стал организовывать собственную боевую группу. На одно дело. Только Гапон задумывал убийство первых людей державы. А Рутенберг собирался убить одного расстриженного попа, живущего в Териоках. Всё дело было, однако, не в том, чтобы убить его, а в том, чтобы убить с поличным. В дополнение к суду эсеровского ЦК нужен был новый суд — судьи которого будут и палачами.

Последняя тайна жизни Гапона: кто вошел в боевую группу Рутенберга?

Мартын говорит, что это были рабочие и «члены партии». То есть эсеры.

Более или менее известно одно имя — Дикгоф-Деренталь, и это отнюдь не рабочий, а двадцатилетний студент Военно-медицинской академии, участник боевой дружины, возглавлявшейся в 1905 году Рутенбергом. Впоследствии писатель.

Еще одно более или менее верное имя (по семейному преданию) — Алексей Игнатьевич Чудинов, 1855 года рождения, из крестьян Архангельской губернии, бывший матрос, с 1887 года рабочий Путиловского, потом Балтийского завода, участник Кровавого воскресенья, кажется, старый гапоновец. Дальше идут имена и клички — «товарищ Степан», «товарищ Владислав», «Гриша», «Синичка», «молотобоец Павел»; Карелин называет некоего Краснова, «интеллигента». Наконец, Мстиславский в статье «Из истории военного движения. „Офицерский“ и „Боевой“ союзы 1906–1908 гг. (По личным воспоминаниям)»[62] называет еще три имени: Казимир Мижейко, Матти Тойкка и Василий Тимошечкин.

Если учесть, что в убийстве участвовало всего шесть человек (не считая Рутенберга), имен вдвое больше, чем персон. Есть еще одна деталь, бросающая на все события совершенно новый свет: согласно докладу заведующего заграничной агентурой Департамента полиции Гартинга, один из участников преступления был сотрудником департамента.

По Рутенбергу (и по Дикгофу-Деренталю), один из членов группы (в качестве извозчика) присутствовал на встрече Гапона с Рутенбергом 22 марта. Речь шла о переговорах с Рачковским; Гапон говорил, что исполнителей теракта надо будет предупредить «и они скроются». Желая скомпрометировать Гапона получше, Рутенберг спросил о судьбе денег Циллиакуса — и не получил ответа. Были и «общеполитические» разговоры: «Он стал уверять меня, что революционеры к нему несправедливо относятся, что он сам за вооруженное восстание, но считает преступлением вызывать теперь рабочих на улицу. Октябрьские увлечения — ошибка. Надо было заставить царя сначала присягнуть конституции. А потом уже пусть отбирает. Весь народ сказал бы: клятвопреступник — и восстал бы».

По словам Деренталя, перед поездкой «извозчик» сказал Рутенбергу:

«Если это правда, что вы говорили, то мы его убьем, не дожидаясь решения партии. Он нас вел — мы за ним шли и ему верили. Мы вам тоже сейчас верим, потому что знаем вас давно, но вы партийный человек и интеллигент. Я боюсь, чтобы темные силы не объявили про нас, что мы действовали под давлением врагов Гапона. Он герой в их глазах (их — темных сил? — В. Ш.), и они только тогда не будут иметь сомнения в его предательстве, когда мы, рабочие, лично в этом убедимся».

Якобы извозчик, послушав разговор, убедился в предательстве Гапона и засвидетельствовал его перед товарищами.

Для убийства Рутенберг на имя Ивана Путилина снял дачу в Озерках — хозяйка, видимо, охотно и без разбора сдавала ее подозрительным лицам, которые, видимо, не торговались особо. Рутенберг объяснил своим товарищам, что убивать предателя в Финляндии неудобно «во избежание могущих последовать за тем неприятностей для дававших в то время приют русским революционерам финляндцев». Петербург тоже, конечно, не подходил.

Товарищи Владислав и Степан (тоже, как Деренталь, бывшие участники боевой дружины: откуда еще Рутенбергу было брать людей на мокрое дело; они могли быть и эсерами, и бывшими гапоновцами; всего вернее — и теми и другими разом) утверждают, что Рутенберг сообщил им, что Гапон приедет вместе с Рачковским и толпой сыщиков. Зачем было лгать? Очень просто: Рутенберг хотел сделать вид (хотя бы перед непосредственными участниками убийства), что продолжает исполнять прямое решение ЦК. Да и неудобно было признаваться бравым боевикам, что им придется вшестером убивать одного сугубо штатского человека. В крайнем случае вооруженного револьвером — но плохо стреляющего.

В пятницу, 24 марта, Рутенберг через посредника сообщил Азефу о своих намерениях. Азеф никак не отреагировал.

25, 26, 27-го Рутенберг и Гапон ведут переписку. Мартын по-прежнему торгуется («Не меньше 50 000. 15 000 авансом через тебя. В крайнем случае 10 000. Тогда и деловое свидание назначим. За ответом пришлю во вторник утром») и назначает свидание в Озерках. Гапон упрекает товарища в «канители» и отказывается ехать за город (что-то заподозрил?).

Эти дни в жизни Гапона были очень напряженными. «Собрание», несмотря на все усилия его лидера, дышало на ладан. Никакой публичной деятельности не велось, виттевские деньги таяли на глазах. Одна аренда помещений стоила две тысячи рублей в месяц. В конце марта уже действует «ликвидационная комиссия» — имущество отделов распродается. В этой ситуации Гапон провозглашает новый проект Всероссийского рабочего союза. 26 марта в кругу своих ближайших соратников он зачитывает «Программу русского синдикализма»:

«Рабочие должны объявить себя государством в буржуазном государстве, управляться собственным выборным правительством, издавать собственные законы, запастись собственными средствами — и материальными, и духовными. Мы не пойдем под начальство партий, мы будем самоуправляться, мы не будем ожидать чужой, всегда корыстной, денежной поддержки, мы образуем свой пролетарский фонд. Мы не отдадим своих детей в буржуазные школы. Мы заведем свои школы свободного разума. Мы будем единый союз рабочих, обладающий могуществом — и материальным, и духовным. И только тогда мы будем сильны…»

Все это уже было, кроме «школ свободного разума».

27-го Гапон посещает председателя Петербургского окружного суда и требует возбуждения дела о его легализации. На сей раз Гапону было официально объявлено, что он амнистирован еще 21 октября. Рутенберг в свое время сказал правду. Пять месяцев Гапона водили за нос — теперь перестали. Почему?

На следующий день он посещает Насакина — по поводу возобновления общественного суда, потом посещает Петербургский отдел «Собрания»… и отправляется в Озерки.

Последние три дня жизни Гапона — какая-то концентрация его жизни в последние месяцы.

Поезд отошел в четыре часа. Около пяти часов Гапон и Рутенберг встретились на главной улице Озерков и пошли к даче.

Тем временем будущие убийцы мирно закусывали на втором этаже дачи бутербродами с колбасой.

«Всю дорогу, чтобы успокоить мою совесть, Гапон развивал разные планы, как избавить людей, которых я выдам, от виселицы».