«Вас, своего учителя, не забываем — помним. И недавно, в одном из кружковых собраний, когда был поднят вопрос о вас, — смело, удивительно смело и горячо выступили за вас и вашу идею. Впечатление получилось очень хорошее, одним словом — не скрываем, что идея своеобразного рабочего движения — ваша идея, но подчеркиваем, что теперь связь с полицией порвана (так оно на самом деле и есть), что наше дело правое, открытое, что полиция только может контролировать нас, но не держать на привязи… Повторяю, скучно без вас. Не теряю надежды вас видеть; как только соберусь с деньжонками, непременно приеду к вам. Вас же все с благодарностью вспоминают. Верьте, Сергей Васильевич, что хорошая память о вас у всех, кто имел счастье вас узнать, никогда не умрет в сердцах их».

Письмо это должно было вызвать у Зубатова двойственные чувства. С одной стороны, ему, опальному, выражали верность и признательность. И хотя он уже отчасти знал о двойной игре Гапона, он не мог не ощущать благодарности. Но в то же время он видел, как движение уводят в направлении, которое ему самому казалось «еретическим», опасным. От Зубатова конечно же не были секретом особые взгляды Гапона на взаимоотношения полиции и рабочих кружков. Но прежде, пока он был на месте, он мог пресекать эту «ересь», а теперь?

«Рабочие не в силах быть самостоятельны: они тут же попадают под чужое влияние… В том, чтобы быть с администрацией в связи, для рабочих нет ничего постыдного: ведаются же с ней предприниматели и не чувствуют себя от этого в убытке. Ложное чувство стыда навеяно здесь, несомненно, их радикальными традициями, и с ними надо покончить в первую голову. Разобрались ставить рабочее движение легально. Вместо этого Гапон… принимает на себя… роль какого-то потустороннего благодетеля рабочих и, проповедуя рабочим о независимости от полиции, потихоньку от них бегает к последней с докладами».

Эти резкие и ревнивые слова Зубатова относятся уже к более позднему времени, когда деятельность Гапона развернулась. Серьезное начало этой деятельности относится к осени 1903 года. К этому времени, кстати, определилось и официальное положение новоявленного кандидата богословия (в процитированном выше письме Зубатову Гапон упоминает о «кандидатском значке», который теперь носит, что тоже должно было вызвать у Сергея Васильевича раздражение и ревность — он, человек более начитанный и «книжный», чем Гапон, формально не имел даже среднего образования). Отклонив настойчивое предложение о принятии монашества, отказавшись от должности семинарского преподавателя в провинции, Гапон некоторое время оставался без места и жалованья. Он даже (в очередной раз) подумывал об отказе от сана, но это затруднило бы его общение с рабочими: он был востребован именно в качестве «батюшки».

Наконец он получил место священника в церкви Святого Михаила Черниговского при пересыльной тюрьме (на Констаноградской улице, рядом с Александро-Невской лаврой — ныне это территория НПО ЦКТИ им. Ползунова). Там содержались заключенные накануне отправки в ссылку или перед административной высылкой по месту жительства. Состав их часто менялся, политических среди них практически не было. В тюрьме царил образцовый порядок, директор (Андрей Иванович Штрандман) был человеком честным и деловым; заключенные содержались и питались хорошо и могли перед отправкой из столицы подзаработать и скопить немного денег. Гапон проводил нравственные беседы, завел «волшебный фонарь» (демонстрацию диафильмов), но все это как-то без особого увлечения. Впрочем, жалованье (две тысячи рублей в год) обеспечивало его хлебом насущным и давало возможность жертвовать деньги «на дело»[17].

На дело, которое теперь всецело занимало мысли Гапона.

1 августа 18 человек, Гапон и его товарищи, сняли помещение под чайную на Выборгской стороне. Торговое имя было зарегистрировано на рабочего С. Устюжанина (который и в самом деле заведовал, так сказать, буфетной частью). Стартовый капитал составил 360 рублей, «пожертвованных» неизвестным лицом. Может быть, это сам Гапон так распорядился деньгами, полученными от Зубатова и от Михайлова за слежку за Зубатовым?

По словам Варнашёва, «…помещение требовалось отремонтировать и приобрести какую-либо обстановку. Среди учредителей нашлись маляр, столяр и слесарь, а помощников сколько угодно, и дело быстро пошло вперед. С обстановкою же было несколько сложнее, но и это затруднение преодолели — один тащил пару стульев, другой стол, третий шкаф, четвертый картину и т. д…. Пианино взяли в рассрочку, а купили, кажется, только куб для кипятка и доски для устройства скамеек и столов».

30 августа чайная приступила к работе. Открывалась она в будние дни в шесть вечера, по воскресеньям и праздникам — в два часа дня и была открыта до полуночи. Квартира, в которой она располагалась, состояла из нескольких комнат и большого зала для собраний. В буфете подавались чай и минеральные воды. По средам и субботам проводились беседы о рабочем движении. Их проводил сам Гапон, пересказывавший недавно прочтенные книжки: для приглашения сторонних лекторов требовалось специальное разрешение, которого пока не было.

В чайной был музыкальный кружок, и Гапон ходатайствовал о разрешении устраивать платные танцевальные вечера, с тем чтобы собрать таким образом деньги на библиотеку. Пока что маленькую библиотечку составили в складчину: учредители пожертвовали кое-что из своих (тоже очень скромных, конечно) домашних собраний.

Но организация досуга не была главной целью. Чайная должна была стать базой для крупной рабочей организации, существующей не на полицейские деньги (даже если они послужили «стартовым капиталом») и не для жалоб полиции на хозяев.

Ядро этой организации составлял кружок из тридцати человек, участвовавших во внесении арендной платы за чайную. Их собрания происходили по субботам в половине девятого. Формально председательствовал на них Варнашёв, должность секретаря исполнял Васильев. На собраниях этих подводился итог порайонных собраний предыдущей недели и определялась повестка следующих порайонных собраний, которые происходили с двух часов дня в воскресенье. Вход на порайонные собрания был открыт всем желающим, но за плату (20 копеек). Таким образом Гапону удалось «с нуля» создать систему, вовлекавшую в свою работу (без формального членства) по меньшей мере сотни человек. Для начала только на Выборгской стороне, но там была сосредоточена немалая часть столичной индустрии.

Пока что дело сводилось к обсуждению общих нужд: у организации не было денег. Но постепенно ее касса наполнялась. Было решено, что 25 процентов выручки от чайной составляет «оборотный капитал», а 75 процентов — неприкосновенный «основной»; когда последний достигнет 500 рублей, 25 процентов дальнейших поступлений в него будет употребляться в помощь нуждающимся. До тех пор для этого устраивали специальные сборы. На практике к ноябрю (судя по письму Гапона Зубатову) в кассе, за вычетом текущих расходов, оказалось 213 рублей, из которых большая часть была направлена на дооборудование чайной, а 100 рублей положено в сберегательную кассу.

Сведения о структуре организации в 1903 году почерпнуты из отчета, направленного Гапоном директору Департамента полиции А. А. Лопухину 14 октября. Отчет этот выглядит необычно: о своем детище Гапон сообщает как будто «со стороны», словно и не имеет к нему прямого отношения. Хотя и адресат письма, и все прикосновенные лица знали, что это не так.

«Официально разрешенные Его превосходительством С.-Петербургским градоначальником еще в конце прошлого года общие собрания петербургских фабрично-заводских рабочих для выяснения и разумно-трезвого обсуждения последними своих нужд… в настоящее время вылились в своеобразную и, по-видимому, довольно симпатичную чайную-клуб…»

Помимо деловой части, интересны те фрагменты доклада, в которых речь заходит о «руководящей коренной идее» собраний:

«Сущность ее… заключается в постепенном и осмотрительном, но неуклонном созидании среди фабрично-заводских рабочих разумного и благожелательного элемента с русским самосознанием, который, добиваясь мирным законным путем действительного улучшения в духовном и материальном быту рабочих, не поступался бы драгоценным достоянием нашего отечества — коренными русскими началами, не продавал бы последних за чечевичную похлебку врагам России». Эта деятельность противопоставляется проискам «мнимых благожелателей нашей родины и в частности — рабочих, между прочим, большею частью не русского происхождения».