– Погодите! К вашему сведению, они делали не булавки, а те же трубы, только другого диаметра.

– Значит, они виноваты!

Приходится объяснять, что не они. И чтобы не быть голословным, я даже привожу некоторые факты. Лишь некоторые – как-никак сегодня Новый год и разговариваю я не с Главным. Но Лиза реагирует не хуже Главного:

– Значит, виновных нет?

– Если и есть, то не «Ударник».

– А кто же? Найдите их.

– Прежде всего вы там скажите своему родственнику, пусть он не затевает грызню с заводом. Пользы от этого никакой.

– А вы что собираетесь делать?

– Буду искать способ как-нибудь выпутаться из этой истории. В которую вы меня втравили.

– Очень сожалею, что я это сделала.

– Не стоит извиняться.

– Я не извиняюсь. Меня зло берет, что все оказалось напрасно, – устало говорит Лиза, поворачиваясь и уходя к себе.

– А почему вы-то злитесь? Если кому-то нужны трубы, он их найдет рано или поздно…

Лиза почти скрылась за дверью, но тут же появляется снова. Нет, она весьма недурна…

– Да не из-за труб я злюсь – из-за вас!

– А! – догадываюсь я. – Вы меня в это втравили с лечебной целью. Чтобы растормошить…

– Как вы смеете прятаться в кусты, когда только вы способны разобраться в этом беспорядке?

– Иногда при виде беспорядка самое умное – уйти в сторонку.

– Тони, как вы можете такое говорить! В чем же тогда смысл жизни? Я думаю – в том, чтобы вам до всего было дело, чтобы вы во всем принимали участие, отстаивали свое…

– Не знаю, в чем смысл жизни, – прерываю я ее. – И не потому, что я над этим не думал, но ответ пока что мне не дается. А во всем остальном мы, похоже, не совсем поняли друг друга. Я все сделаю, что от меня зависит, не бойтесь.

– Так в чем же все-таки дело?

– Переливание из пустого в порожнее – больше ничего. Там замешана более высокая инстанция. И как только это всплывет на поверхность, шеф скажет: «Стоп!»

– Тогда направьте материал куда следует.

– Куда? В ту самую более высокую инстанцию?

– Есть ведь и другие, еще более высокие.

– Вы сказали, вас внизу ждет Владо…

– Я сказала, есть более высокие инстанции. Рассуждения эти начинают меня утомлять.

– Поймите, – терпеливо втолковываю я. – Это бюрократы, они без запинки ответят любой инстанции, у них для этого подготовлены горы бумаг, ври любых обстоятельствах они выйдут сухими из воды…

– И все же где-то есть выход. Не может быть, чтоб его не было. Иначе ведь и свихнуться недолго.

– Выход один: разорвать этот порочный круг, пусть даже ценою скандала.

– Так устройте этот скандал! Что, боитесь стать его первой жертвой?

– Да не боюсь я. Просто мне лень.

Прежде чем уйти, Лиза, обернувшись ко мне, произносит тихим голосом (но почему сказанное тихим голосом звучит иногда так громко?):

– Если вы этого не сделаете, я вас возненавижу.

– Вот и любовное признание, – констатирую я. – Хоть и выраженное в негативной форме…

Топот дамских каблучков слышен в коридоре, затем на лестнице. Не легкий озорной топоток, позволяющий вообразить кокетство и грацию убегающей женщины, а чеканная поступь уверенной в себе статной дамы.

Топот кобылы – так, наверное, сказал бы я четырьмя месяцами раньше. Но четыре месяца срок немалый, и, сам не знаю почему, последнее время я делаюсь слишком снисходительным к этой женщине. До чего дошло – обсуждаю с нею служебные дела, дарю ей перстни. А она исцеляет мои раны, полученные по ее же вине, и вообще всячески меня спасает.

А должно быть наоборот. Мне надо было сказать ей тоном, не терпящим возражений: перестаньте вы наконец меня спасать. Чем больше вы меня спасаете, тем вернее засасывает меня болото ваших историй. Спасайте Владо.

Но она-то знает, что Владо не нуждается в ее заботах. Он нуждается кое в чем другом – в лучезарной ее улыбке, в пышных ее прелестях, только не в назиданиях. Этот человек – человек на своем месте и занимается общественно полезным трудом. А я… Чем я лучше Жоржа, пусть даже и суечусь в интеллектуальной сфере? Какая-то полукоммерческая-полуинкассаторская профессия, с той лишь разницей, что я не занимаюсь перепродажей импортных товаров, а сбываю собственные изделия и получаю за них кое-какие деньжонки, называемые гонорарами. Производим штучный товар и получаем за него, кто сколько даст.

Из глубины комнаты надвигается сумрак. Меня всегда занимал вопрос, почему сумрак идет из глубины комнат, хотя никакого специального источника сумрака там нет. Вероятно, он заводится в углах тем же таинственным образом, как заводились мыши в нестираном белье (по крайней мере, так считалось когда-то).

Не сказал бы, что раньше моя жизнь протекала бесцельно. Напротив, иногда мне хотелось воскликнуть: довольно, хватит, осточертело мне преследовать всякие цели – то я должен обзавестись квартирой, то найти себе работу получше, то раздобыть денег, чтобы жена хотя бы на месяц убралась с моих глаз на Золотые пески. Проза жизни, но куда от нее денешься? И если ты вечно в заботах, вечно в долгах – моральных и материальных, – нечего удивляться, что времени для достижения более возвышенных целей (связанных, к примеру, с судьбами человечества) у тебя не остается вовсе.

Старый дом притих, в комнате у меня сгустился мрак, вот-вот я бессознательно пойду блуждать в лесных чащобах моих сновидений. Скорее бы погрузиться в забытье, но леса все еще не видно, ум продолжает копошиться в реальности, мысленно я даже заглядываю вниз, к Несси, который, укрывшись шинелью, дремлет с утренней газетой в руках, или к Димову, который лежит в постели, закутанный, словно мумия, вытянувшийся, как будто бедняга заранее решил отработать позу, отвечающую грядущему дню – дню печальному и торжественному… Но пока еще он жив, и пока еще он сокрушается, как много не сделано и как мало осталось жить, и успеть ничего невозможно, ибо все опутано, словно паутиной, причинами и следствиями, и никто не скажет, где их начало и где конец… Затем ни с того ни с сего я снова вспоминаю Лизу, а заодно инженера Илиева; должно быть, они сейчас в каком-нибудь ресторане – сидят себе, воркуют, обсуждают волнующую тему: как мы устроим свою жизнь, когда поженимся. Как-нибудь устроитесь, говорю я, могу даже чулан вам уступить, чтоб было куда Петьо поместить, с Петьо мы как-нибудь найдем общий язык, вот только комнату вам уступить не смогу – не потому, что она мне так уж нужна, но, согласитесь, было бы бесчеловечно покинуть своего старого друга – орех. Нет, орех я вам не отдам.