Уилл стоял, затаив дыхание. Он только теперь заметил, что дверь, сквозь которую вышел

его провожатый, осталась чуть приоткрытой. Света сквозь щель не лилось, но похоже, что

следующая дверь в том помещении, что находилось за ней, была распахнута настежь, и

Уилл мог слышать каждое слово, сказанное находящимися в ней людьми – Фернаном

Риверте и королём Вальены Рикардо Четвёртым.

Что делать? Выйти к ним, дать знать, что он здесь? Но он уже и так услышал их

перепалку. Она велась ленивым, беззлобным, дружеским тоном – так подначивают друг

друга старые друзья, но Уилл инстинктивно почуял опасность, витавшую в воздухе

совсем близко. За те годы, что он провёл с Риверте, он не особенно много узнал о его

отношениях с королём Рикардо, а по правде – так и вообще ничего. Он знал лишь, что

граф относится к своему сюзерену с особенным, нежным чувством, как к непутёвому

младшему брату – хотя они были ровесниками – тот же попеременно одаряет своего

главнокомандующего то всеми мыслимыми милостями, то гневной опалой. Риверте

нечасто бывал в Сиане, король выезжал за её пределы ещё реже, и их общение сводилось

в основном к переписке, столь бурной, что она подозрительно походила на любовную.

Уилл, частенько сидевший за своими книгами в уголке кабинета Риверте, любил

наблюдать исподтишка за выражением, с которым граф читал письма короля: то с весёлой

улыбкой, насмешливо приподняв брови, и тогда он говорил: «Уильям, подайте-ка мне

чернил!» с таким задорным и лукавым видом, словно предвкушал забавнейшее

развлечение; а порой, читая эти письма, он был мрачен, угрюм, зол как сто чертей и

скрежетал зубами, швырял едва дочитанное письмо в корзину для ненужных бумаг с

такими изощрёнными проклятиями, что, услышь его король в этот миг, одним только

заточением в замке Журдан его милость граф Риверте на сей раз не отделался бы. Чем

дольше Уилл наблюдал за всем этим, тем больше ему казалось, что эти двое ведут какую-

то таинственную, им одним понятную игру, которая в равной степени забавляет их обоих,

давая им при этом нечто такое, в чём нуждаются они оба. И он не знал, где проходит

граница этой игры – в салонном разговоре, на пергаментных листах, на поле брани или,

может быть… может быть, где-то ещё.

Уилл почувствовал, что розовеет – одновременно от последней непрошенной мысли,

которую он уже столько лет упрямо гнал от себя, не давая ей оформиться и закрепиться –

или от того, что он продолжал стоять там и слушать разговор, явно не предназначенный

для его ушей. Ох, Риверте был всё-таки прав – подглядывать и подслушивать было его

застарелой и очень дурной привычкой, которая ему самому ни капли не нравилась.

– Фернан, я устал вести с тобой эти разговоры. Ты не убедишь меня, оставь уже попытки и

прекрати изматывать ими нас обоих. Я не стану нападать на Аленсию, это моё последнее

слово.

– Что ж, – голос Риверте звучал подчёркнуто небрежно, хотя в нём и веяло холодком, –

воля ваша, сир. Стало быть, Аленсию вы не получите.

– Получу. Не так быстро, но получу.

– Я бы сказал вам, сир, что княгиня Олана никогда не согласится на ваши условия, но это

запустит наш разговор по кругу в пятидесятый раз подряд, не так ли?

Король Рикардо протяжно застонал.

– Ты иногда бываешь надоедливей Аделаиды, когда ей захочется нового асмайского

иноходца ценой в полтора миллиона.

– Знаю, но именно за это вы и любите нас обоих. Мы оба всегда получаем от вас то, чего

добиваемся, и благодаря этому мир вокруг вас становится ещё краше.

– Давай я куплю тебе асмайского иноходца, и на этом покончим.

– У меня и так уже есть Асмай, а с ним и все его иноходцы, сир. Теперь я хочу Аленсию.

– Ты невыносим. Где мой пояс?

– Понятия не имею. Вероятно, там же, где мои подвязки. Поглядите под диваном… о, да

вот же они.

Уилл вздрогнул и невольно отшатнулся, не осознавая, что вскидывает ладонь к губам. Эти

последние фразы, сказанные тем же небрежным тоном, что и предшествующим им спор,

словно выдернули его из тумана зачарованности, в которой он слушал этот разговор. Было

очень сложно счесть эти фразы двусмысленными – Уилл, всегда обладавший живым

воображением, мгновенно представил себе те единственно возможные обстоятельства, в

которых король Вальены мог оказаться без пояса, а сир Риверте – без подвязок… Если

только они не играли в мяч. В королевских покоях, после пышного бала, в четыре часа

утра.

– Помоги мне закрепить перевязь.

– Сию минуту, сир, – сказал Риверте таким тоном, словно делал своему монарху

чрезвычайно любезное одолжение. Король хмыкнул.

– Когда ты станешь старым и дряхлым и уйдёшь на покой по состоянию здоровья, я

произведу тебя в свои камергеры.

– Смею надеяться, сир, до этого счастливого дня я не доживу.

У Уилла пылали щёки. Он был до того растерян, ошарашен и смущён, что не разобрал

последних шутливых фраз, которыми обменялись король и Риверте, и лишь смутно

подумал, что, кажется, давешний спор ни одного из них не огорчил слишком сильно.

Похоже, они уже достаточно давно его вели, чтобы привыкнуть к твёрдой

непоколебимости оппонента. Но этот спор Уилла уже не занимал – он только и мог теперь

думать, что о поясе короля, о перевязи короля, о подвязках Риверте, о руках Риверте, с

лёгким изяществом скользящих по плечам и спине короля Рикардо, по мускулистым

лопаткам, проверяя, надёжно ли закреплена перевязь, задевая кончиками пальцев бугорки

позвоночника…

Дверь, занавешенная тяжёлой гардиной, распахнулась, и в глаза Уиллу ударил свет – такой

яркий, что он ослеп на миг, прежде чем понял, что в руке у стоящего перед ним мужчины

всего лишь небольшой канделябр с двумя тонкими свечами в нём.

– Сир Норан, – улыбаясь, сказал император Вальены. – Простите, что заставил вас

дожидаться. Идёмте.

Не чуя под собой ног, не слыша ничего, кроме барабанного боя собственного сердца, и

видя только широкую королевскую спину, обтянутую пурпурным камзолом, Уилл шагнул

следом за королём в маленький тёмный будуар. За будуаром была гостиная, которую при

должной сноровке можно было использовать как спальню, благо широкий удобный диван,

занимавший почти половину всего пространства, вполне к этому располагал. Кроме

дивана, здесь были ещё стол с початой бутылкой вина и два кресла. Уилл остановился за

спинкой одного из них, с трудом удерживаясь от желания вцепиться в эту спинку обеими

руками.

Король Рикардо то ли заметил его невольный жест, то ли просто вдруг счёл уместным

оказать королевскую милость.

– Садитесь, сир Норан. К сожалению, я не могу даровать вам права сидеть в моём

присутствии официально – по древней вальенской традиции, этого права наши подданные

удостаиваются лишь за особые личные заслуги. Но я пригласил вас сюда нарочно, чтобы

мы могли побеседовать в неформальной обстановке, потому садитесь, не робейте.

– Только после вашего величества, – сказал Уилл. Во рту было сухо, но, к его облегчению,

голос прозвучал ровно и с достаточной учтивостью – что ни говори, сдержанное

хиллэсское воспитание порой оказывало ему добрую услугу.

– А. Да. Конечно, – король улыбнулся и опустился в кресло, стоявшее ближе к дивану, и

приглашающе кивнул Уиллу на другое, напротив себя.

Уилл сел так осторожно, словно всерьёз опасался запрятанной в сидении иглы с ядом.

Король Рикардо неотрывно следил за ним, откинувшись на спинку и непринуждённо

положив на подлокотники свои длинные гибкие руки. Он снял мантию, в которой Уилл

видел его в зале, и теперь казался мельче и ниже ростом. Однако спокойное, сдержанное

величие из его черт никуда не делось, и немыслимым образом оно казалось тем ощутимее,