в конце концов там, где ныне находился Асмай, и подаривших вальенцам их тёмные

волосы и глаза. А теперь Асмай завоёван Вальеной, превращён в её провинцию и

исправно платит огромную дань. И гордым народом, некогда грозой всего материка,

правит король, прапрапрабабку которого азритский воин уволок в свой шатёр… Уилл

отмахнулся от этой мысли. Ему не было решительно никакого дела до азритских шатров –

не иначе как дурное влияние Риверте направило его в общем-то возвышенные мысли в

столь неприличное русло. На самом деле Уилл мало интересовался политикой и плохо

разбирался в ней, но история ему нравилась – прежде всего история становления на

материке веры в триединого бога, пришедшая на смену дикому многобожью

нецивилизованных азритов. За этими размышлениями он не заметил, как обогнул замок,

имевший в этой части цилиндрическую форму, и остановился почти там же, откуда начал

путь. Вечерний ветер трепал его волосы и плащ, на лицо закапал мелкий моросистый

дождик. Воздух был свеж и чист в преддверии нового дождя, и Уилл вздохнул полной

грудью, слизывая с губ дождевые капли. Ему не хотелось отсюда уходить.

Тогда-то он и услышал эти звуки.

Кто-то играл на гитаре. Или, правильнее сказать, пытался играть, потому что у него это не

особенно получалось. Музыкант явно знал всего несколько простейших аккордов,

которыми мучил несчастные струны, дёргая их гораздо сильнее, чем требовалось. Уиллу

на миг почудилось, что мелодия знакомая. Звуки доносились откуда-то сверху, из

открытого окна на втором этаже. Уилл шагнул вперёд, отодвигая от лица ветку бузины,

обильно росшей под стеной в этой части замка – растительность с равнины лезла за стены,

и её никто особенно не обрезал. Притаившись в кустах, Уилл посмотрел на светившееся

окно.

Человек, сражавшийся с гитарой наверху, запел.

Это было чудовищно. Пел он ещё хуже, чем играл, хотя это и казалось маловероятным –

бедняга был напрочь лишён слуха. Но главным было то, что Уилл узнал этот голос. Он

зажал себе рот ладонью, давя подступающий хохот. Обладатель голоса взял особенно

неудачный аккорд, сбился и, выругавшись, начал сначала, теперь немного громче. Уилл

разобрал слова – и замер, широко распахнув глаза.

Фернан Риверте, запершись в своей спальне и, видимо, отобрав гитару у Освальдо,

пытался наигрывать хиллэсскую колыбельную, которую пел в его присутствии Уилл

несколько недель назад.

Уилл убрал руку от лица и потрясённо слушал, как он бормочет чужеземные слова,

немилосердно их путая и беря неверный ритм, слушал так, словно это была самая дивная

песнь из всех, которые ему доводилось слышать – да, в общем, с определённой стороны

так оно и было. Всё ещё пытаясь не рассмеяться, он подступил к окну поближе и задрал

голову, надеясь рассмотреть певуна. Тот играл и пел совсем тихо, видимо, не желая

привлечь внимание Уилла, находившегося, как он полагал, за стеной. Внезапно струны

взвизгнули, словно по ним ударили железным подсвечником. Риверте оставил попытки

петь и выругался в полный голос. Гулко стукнуло дерево, раздались шаги. Уилл застыл,

прижавшись к стене и молясь, чтобы Риверте не выглянул вниз. Увы, шансов на это было

немало – Риверте подошёл к окну и…

Уилл не сразу понял, что произошло. Он услышал особенно громкое и раздражённое

богохульство, после чего раздался ужасный грохот, и что-то здоровенное полетело из окна

вниз. Уилл вскрикнул от неожиданности и отскочил, чудом спася собственную голову от

гитары, отправленной в продолжительный полёт рукою господина графа, пребывавшего,

похоже, в крайне дурном расположении духа.

Инструмент рухнул наземь у ног Уилла и с треском раскололся, жалобно звякнув на

прощанье порванными струнами. Уилл посмотрел на изуродованную гитару, потом

наверх. Риверте стоял в окне, взявшись за подоконник обеими руками, и смотрел на него.

Его волосы были растрёпаны, ворот сорочки распахнут. У него был такой вид, словно он

только что увидел привидение.

– Небеса всемогущие, – сказал он, что звучало довольно странно после только что

изрыгнутого им богохульства. – Мне мерещится… или… мне не мерещится? Какого хрена?

Уильям?! Вы там?

Отрицать было глупо, ибо хотя их и разделяло несколько футов и уже сгустилась тьма,

они видели друг друга совершенно ясно.

Риверте снова выругался.

– Какого хрена… – повторил он уже тише и бросил: – Поднимайтесь.

– А как же… – Уилл виновато посмотрел на обломки гитары, так, словно сам был виной

подобного вандализма.

– Чёрт с ней! Поднимайтесь и зайдите ко мне. Чего вы там бродите? Сейчас польёт, – и он

отошёл от окна, продолжая бормотать про себя ругательства.

Уилл вернулся в замок. Отчего-то ему было ужасно смешно – одно лишь воспоминание о

неравной битве доблестного рыцаря Риверте с непокорным инструментом, о позорном

поражении рыцаря и изъявлённом по этому поводу гневе вызывало на лице Уилла

широкую улыбку. Он попытался стереть её. В конце концов, не вина графа, что в этой

сфере господь не дал ему таланта. Воистину, это компенсировалось множеством других

достоинств…

Уилл представлял, как скажет это – весело, непринуждённо, – переступив порог,

воспользовавшись неведомой ему доселе возможностью не быть объектом насмешек

Риверте, но самому немного поддеть его. Думая об этом, он поднялся по лестнице,

прошёл знакомым коридором и постучал в знакомую дверь.

Ещё до того, как стих этот стук, Уилл внезапно осознал, что прежде Риверте никогда не

звал его в свою спальню.

Улыбка замерла у него на губах. В ту же секунду дверь распахнулась.

– А, – сказал Риверте так, будто был крайне удивлён его появлением. – Это вы… ну,

входите.

Уилл шагнул за порог. Ощущение, что он совершил – и продолжает совершать –

наибольшую глупость в своей жизни, нарастало и крепло в нём. Он обвёл взглядом

помещение, в котором оказался впервые. Спальня как спальня: большая кровать со смятой

постелью, стол, стулья, камин. Кресло у стола было задвинул – похоже, Риверте играл на

гитаре, сидя прямо на постели.

– Выпьете? – спросил Риверте странно отсутствующим тоном. Он уже наливал вино в

единственный бокал. Уилл вдруг заметил, что он почти раздет – на нём не было ни

камзола, ни жилета, только узкие брюки для верховой езды и заправленная в них

свободная сорочка с расшнурованным воротом, обнажавшая резко очерченные ключицы.

Обычно безупречная причёска была в полном беспорядке, словно он только что встал с

постели. Уилл сглотнул.

– Пейте, – сказал Риверте, поворачиваясь и вкладывая ему в руку бокал, полный почти до

краёв. Он был немного бледнее обычного, но при этом на его скулах светился едва

заметный, соврешенно нетипичный для него румянец. Когда Риверте шагнул ближе, Уилл

ощутил невероятно сильный запах спиртного. Да он же пьян, понял Уилл запоздало. По-

настоящему пьян, то есть – абсолютно! Это потрясло его – прежде он никогда не видел

Риверте пьяным, и был уверен, что, сколько бы ни пил этот человек, хмель его не берёт.

Похоже, он ошибался…

«А что, ты всерьёз решил, что Риверте мог играть на гитаре и петь хиллэсские песенки,

будучи в хоть немного вменяемом состоянии?» – язвительно осведомился у него

внутренний голос, и Уилл с роковым запозданием понял, что, действительно, было крайне

глупо предположить такое.

Он всё же взял бокал и отпил, стараясь не смотреть Риверте в лицо.

– До конца пейте, – приказал тот, чего прежде никогда не делал. – До дна.

Поколебавшись, Уилл выпил. Вино было, как всегда, великолепным и разлилось по его

телу приятным теплом. Он вдруг понял, что продрог, хотя в спальне ярко полыхал камин.