ждал, чувствуя, как в нём понемногу поднимается уже знакомый гнев. Гнев, страх и

изумление – вот те чувства, которые вызывал в нём Фернан Риверте, и он не мог себе

представить, как сможет сделать то, что должен, испытывая только это и ничего больше.

Голос Риверте прозвучал, как обычно, подобно грому среди ясного неба, когда Уилл,

задумавшись, ждал этого меньше всего.

– Могу я узнать, отчего вы на меня так пялитесь, сир Уильям? Вы находите меня

привлекательным?

И снова Уилл смог лишь открыть рот – и поспешно захлопнуть его, ибо ответить на это

было решительно нечего. Риверте опустил свои бумаги и теперь смотрел на него в упор.

Он был одет в костюм для верховой езды – видимо, только что приехал откуда-то и не

спешил переодеваться. Костюм был неожиданно простого, но очень элегантного покроя.

Заглядывавшее в окна солнце создавало мутноватый ореол вокруг тёмной фигуры Риверте

и придавало ему, пожалуй, даже некоторую обаятельную загадочность. Если бы он ещё не

раскрывал рта…

– Ну? – ледяным тоном спросил граф. – Находите? Или нет?

«Скажи «да», – так же холодно приказал голос Роберта в голове Уилла. Он сглотнул.

– Вы звали меня, сир? – спросил он, в отчаянии обнаружив, что голос сел от волнения.

– Да. И вы несказанно осчастливили меня, явившись. Сядьте там.

Его палец повелительно указал на кресло в стороне от стола – маленькое и, судя по виду,

не слишком удобное. В него Риверте наверняка усаживал людей, которых стремился

выставить в собственных глазах жалкими ничтожествами.

– Благодарю, но я предпочитаю остаться на…

– Сесть, я сказал.

Он не повысил голоса и, казалось, даже не сменил тона. И тем не менее Уилл, до этого

момента ещё как-то боровшийся со снедающими его чувствами гнева, тревоги и

унижения, беспрекословно поплёлся к креслу и опустился в него почти с радостью.

Пожалуй, и впрямь было неплохо присесть.

Риверте проследил за ним взглядом; теперь их разделяло не более трёх шагов. Какое-то

время он, казалось, молча разглядывал Уилла, пытавшегося сидеть прямо и не сжиматься

в кресле под этим испепеляющим взглядом глаз, чья синева казалась при нынешнем

освещении особенно яркой. Насмотревшись и, казалось, сделав какие-то одному ему

ведомые выводы, Риверте сказал:

– Могу ли я полюбопытствовать, монсир, какого дьявола вы за мной шпионите?

Если бы Уилл не сидел, он бы упал от удивления.

– Шпионю?! Я?!

– Ну не я же. Согласитесь, было бы в высшей мере странно шпионить за самим собой.

Лучшие умы современности считают это признаком душевного нездоровья. К тому же я

знаю себя слишком хорошо, шпионить за собою мне было бы нестерпимо скучно. А вы, я

полагаю, решили развлечься именно этим? Так вы трактовали моё предложение самому

себя занять?

– Я не шпионил за вами, сир. И в мыслях такого не держал. Не понимаю, отчего вы…

– Значит, – сказал Риверте, – вчера вы не выдавали себя за моего пажа Освальдо и не

выпытывали у некоего мальчишки подробностей гнусного блуда, которому он предавался

с моей особой?

Уилл задохнулся и отвёл глаза. Как он узнал?!

– Так было это или нет, сир Уильям? Быть может, вас оклеветали?

– Н-нет…

– Что – нет?

– Не… оклеветали… прошу простить меня, сударь… я действительно…

– Что? Говорите громче. Можете на хиллэш, если вальендо внезапно вылетел у вас из

головы. Я пойму.

– Я вправду позволил себе задать несколько вопросов тому мальчику, – собравшись с

духом, ответил Уилл. – Я не видел в этом ничего преступного либо предосудительного.

– Разумеется, ничего предосудительного в этом и не было, – вдруг как будто смягчившись,

сказал Риверте. – Меня удивило другое: с чего у вас возникло желание копаться в моём

грязном белье? Что это – врождённая любознательность учёного мужа? Изучение теории

людских пороков? Или, может быть, ревность?

Уилл вздрогнул.

– Господь, пастырь мой, – вполголоса проговорил Риверте. – Я угадал? Вы надо мной

смеётесь. Скажите, что смеётесь, Уильям.

– Не понимаю, о чём вы, – быстро ответил тот, чувствуя, что его щёки пылают, будто

факелы.

Риверте бросил свои бумаги на стол и шагнул к нему. Уилл невольно отпрянул,

втиснувшись в неудобную спинку кресла и изо всех сил сжимая подлокотники.

– Ну-ка, ну-ка… поглядите на меня. С чего это вы так переполошились? Дело, конечно, не

стоит и выеденного яйца. Просто сегодня утром я спросил Освальдо, обеспечил ли он

нужды мальчика, доставившего мне вчера несколько приятных минут. На что мой первый

паж ответил искренним удивлением, а поскольку мальчик ещё не успел вернуться к себе в

деревню, я нашёл и его и допросил сам… да не волнуйтесь вы так за него. Отчего вы

побледнели? То в краску вас кидает, то в бледность… Вы здоровы? Собственно, мальчик

лишь сказал мне, что о нём позаботился какой-то весьма нервный молодой человек,

пристававший к нему с расспросами. Когда я попросил его описать мне этого человека, он

описал вас. Признаюсь, я был заинтригован, ибо прежде вы не проявляли интереса к моим

постельным делам, скорее наоборот… потому я ещё раз спрашиваю вас, Уильям: что на

вас нашло?

Они стояли друг к другу очень близко. Уилл выдавил судорожное подобие улыбки.

Сейчас или никогда…

– Вы сами сказали… сир, – прошептал он, не прилагая ни малейших усилий, чтобы снова

густо покраснеть, ибо в более непристойную ситуацию он не попадал никогда в жизни.

Синий взгляд Фернана Риверте отражал глубокую задумчивость. Уилл заметил на столе

початую бутылку – и, кажется, понял, что было причиной этой задумчивости.

– Чудны дела твои, господи, – проговорил Риверте, не трогаясь с места. – Признаюсь

честно: внешне вы не вполне в моём вкусе. Вы, хиллэсцы, поразительно нескладны, не

говоря уж о том, что мне не нравятся бледные люди… впрочем, в вашем случае всё не так

плохо. Однако всё равно вынужден вас… хм… разочаровать. Вы слишком молоды для

меня. Я, конечно, человек безнадёжно пропащий, но растление детей – это отвратительно

даже с позиции такого закоренелого аморалиста, как я.

– Я не ребёнок! – с совершенно детской запальчивостью воскликнул Уилл – и, запоздало

поняв, до чего глупо это выглядело, почти не обиделся, когда Риверте ответил ему

взрывом хохота.

– В самом деле? Охотно верю! Сколько же вам лет, мой великовозрастный друг –

пятнадцать, шестнадцать?

Уилл потрясённо уставился на него. Неужели его действительно можно принять за

ребёнка?! Понятно, что Риверте жил в стране, где преобладали рослые плечистые люди,

Уилл и вправду должен был казаться ему мелким мышонком, но… всё равно было обидно.

– Мне почти восемнадцать, – сказал он, даже не пытаясь скрыть обиду. – Будет через два

месяца.

Смех стих. Уилл ощутил странный толчок изнутри, как будто внутренний голос запоздало

пытался предупредить его о чём-то. Но было слишком поздно. Риверте больше не

улыбался, его глаза снова стали задумчивыми.

– Восемнадцать? – переспросил он, словно не веря. – Действительно? Как странно…

никогда бы не подумал. М-м… Похоже, я погорячился. Это меняет дело.

И, не подав ни малейшего предупреждения, он наклонился, взял Уилла за подбородок и

поцеловал в губы.

Уилл задохнулся, ощутив тёплый рот, накрывший его собственный. Все мысли, все

чувства разом покинули его – он весь, казалось, сосредоточился там, где к его телу

прикасались чужие губы и пальцы. Твёрдая рука не давала ему отвернуть голову, он

чувствовал кожей металлический холод колец на пальцах, стискивавших его лицо. Глаза

прямо перед его глазами были открыты и смотрели на него со спокойным любопытством.

Уилл зажмурился. Сердце колотилось в груди, словно совсем обезумев, но, как ни