— Господин Смюлдерс, Вы нас вызывали?

— О, досадное недоразумение, Стейфен. Все в порядке. Подожди, пожалуйста, в коридоре, у меня к тебе потом будет вопрос. Десять минут, хорошо?

Ничего не подозревающие охранники возвращаются в коридор и даже прикрывают за собой дверь. У меня есть десять минут, а Смюлдерс чувствует себя загнанным в угол, поскольку оставляет своих питбулей за дверью.

— Послушай, — Смюлдерс теперь тоже шипит — Ты отлично знаешь, что не сможешь ничего доказать.

Невероятно, он что, признается? Не моргнув глазом! Словно чувствует себя неуязвимым. Словно кичится этим.

— Никто тебе не поверит, потому что я сделал так, чтобы никто тебе не поверил. Я собственноручно превратил тебя в долгосрочника. Твои деньги давно испарились. Их и не было вовсе. Через несколько лет тебя все забудут. Почему? Да элементарно, потому что я в состоянии это организовать. Ты всего лишь ничтожное насекомое, обитающее в моем саду. Это будет твоя погибель, а не моя. Но я все же тебя выслушаю. Даю тебе пять минут. Выкладывай!

— У меня потрясающее предложение, — я стараюсь излучать самоуверенность. — Вы можете оставить их себе. Я готов подписать заявление, в котором отрекусь от всех своих денег. Покупайте столько картин, сколько хотите. Подарок. Эти деньги — продукт прежней моей жизни, с которой я больше не хочу иметь ничего общего. Логичная и с точки зрения терапии вполне обоснованная причина. Чтобы продвинуться в своем лечении, мне нужно освободиться от прошлого и соответственно от денег, которые я заработал не совсем праведным путем.

Смюлдерс недоверчиво смотрит на меня. Может, мой спич прозвучал чересчур высокопарно?

— Я действительно так думаю. Эти деньги для меня больше не существуют. Я подпишу составленное вами заявление, в котором дам согласие на приобретение предметов искусства. Взамен…

— Ага, вот где собака зарыта! — восклицает Смюледерс. Значит, он весь во внимании.

— Взамен я хочу честный шанс на реальное излечение. Не хочу стать козлом отпущения. Не хочу здесь сгнить. Я хочу получить второй шанс, такой же, как у всех других пациентов. Я сделаю все от меня зависящее и хочу, чтобы вы предоставили мне эту возможность. Мы забудем про эту аферу, и я просто стану жить дальше. Без денег. Это все, чего я хочу. Реальный второй шанс взамен на мое заявление. Вы продолжаете держать все под контролем. Вы остаетесь хозяином положения. Признайтесь, мое предложение звучит куда более приемлемым, чем альтернативный вариант.

45

Мой дедушка научил меня скрещивать пальцы. Это такое суеверие. На пике напряжения (когда за десять минут до окончания матча голландский футбольный клуб проигрывает со счетом 0–1, например) ты скрещиваешь пальцы. Сейчас под антикварным бюро Смюлдерса я тоже скрещиваю пальцы. Ведь это мой единственный шанс.

Смюлдерс поднимается с места и направляется к глобусу. Наливает в стакан виски и выпивает его залпом. Затем подливает еще, подходит к окну и оборачивается. Время, похоже, замерло.

— Хорошо, мой мальчик. Какая мне разница — так или эдак. Сделаем, как ты предлагаешь, но на моих условиях. Я составлю заявление, и ты его подпишешь. А потом исчезнешь с глаз долой. Мы забудем об этом. У меня будет храниться единственный экземпляр твоего заявления, который в любой момент я могу уничтожить, помни об этом. Мы встретимся еще один раз, после чего не обменяемся ни словом. Ты ставишь свою подпись, и дело закрыто.

Он ударяет пустым стаканом по стеклянному журнальному столику, чтобы придать пущей убедительности своим словам. Он здесь по-прежнему начальник, но мне удалось слегка расшатать прочность его позиций.

Я встаю и протягиваю ему руку.

— Разговор окончен. Убирайся, — отрезает он и шагает к двери.

А я выбегаю из кабинета, спускаюсь по лестнице, мчусь по коридору в сад. Жду, пока меня отведут на рабочее место, и оттуда иду прямиком на скамейку за сараем. Трясущимися руками я пытаюсь зажечь сигарету. Никотин действует на меня так, словно это сигарета — последняя перед расстрелом. Я медленно говорю себе: «Все позади. Молодец».

Наверное, я мог бы сделать это иначе. Я мог бы, к примеру, поговорить с доктором-неумейкой, но я этого не сделал. По-моему, я выбрал кратчайший путь, путь наименьшего сопротивления. Мне не нужны эти деньги, я списал их со своего счета и теперь могу направить все силы на собственное излечение. Я дарую Смюлдерсу его победу.

Поигрывание мускулами — глупая игра. А ее правила зачастую шиты белыми нитками.

46

Лето 2006 года выдалось невыносимо жарким. В тот день было никак не меньше сорока четырех градусов, и я в компании Флипа и Грегора пил светлое пиво в кафе «Сарфат». Я сидел в тени. Флип и Грегор грели спины на солнце. Пока Флип прикладывал ко лбу кубики льда, я, одолжив его трубочку, бездумно пускал пузыри в своем пиве.

— Дурак, зачем губишь пиво?!

Грегор был в скверном настроении, и мне хотелось его растормошить. Для подначки я заказал всем виски, еще одно светлое пиво и попросил его расплатиться.

Весь день он только и делал, что ныл из-за денег — за свой последний проект, над которым он корпел около двух месяцев, он выручил лишь триста евро.

— Что значит, расплатиться?

— Ты нам все уши прожужжал про свой гонорар — мог бы и угостить нас по стаканчику! У меня, кстати, с собой больше бабок нет. Может, потом еще и поужинаем?

Пока Грегор бурчал, ругаясь в мой адрес, Флип подумал, что я говорю серьезно:

— Я не голоден.

Флип накануне ночевал в офисе (с разрешения босса). После двадцати двух часов беспрерывной работы он, бледнее смерти, с трясущимися руками и бессвязной речью, потягивал виски с колой. Я начал подмечать контрасты в наших взаимоотношениях и как художник не мог не поделиться с друзьями своими наблюдениями.

— Вообще-то я хотел поговорить о нашей дружбе, — я прервал свою речь большим глотком виски. — У меня такое впечатление, что я больше других вкладываюсь в нашу братию. В вашем распоряжении всегда мой неисчерпаемый источник времени и денег, который вы равнодушно проедаете. Как это получается?

Раздраженный, но обессиленный Флип лишь вздохнул и посмотрел на Грегора. Тот, все еще угнетенный финансовыми неурядицами, вытащил на свет весь свой словарный запас.

— Надоедливый, педантичный гаденыш! Мне осточертели твои мерзопакостные капризы! Ты что, гордишься этим? Инертным существованием, богатенькими знакомыми? Которым ты втюхиваешь «искусство», разбазаривая свой талант и целыми днями валяясь в кровати? Ты действительно думаешь, что мы живем за твой счет? Да это ты живешь за наш счет! Ты прилепился к нам и паразитируешь на наших усилиях! Ты скоро подохнешь от скуки!

В какой-то момент мне показалось, что его хватит удар, но он вовремя закончил свое выступление, чтобы глотнуть пива. Зависть — потрясающая эмоция. Не позволяет терять бдительность. Грегор заслужил награду.

— Ладно, так уж и быть. Я заплачу, но ты сходишь в кассу. У меня только стоевровые купюры, и мне всегда неловко ими расплачиваться.

47

Большинство «силовых игр» ведутся во имя территории, которую ты стремишься сохранить или расширить. Смюлдерс полагает, что обладает безграничной территорией. Его жажда власти вышла за рамки рационального. Он уверен, что всесилен и непобедим. Но непобедимых не бывает. Неуловимым движением крошечного кубика можно заставить пошатнуться любую башню. Искусство в том, чтобы не разрушить ее до основания.

В ту ночь мне снится моя камера. Во сне я вижу себя спящего и ложусь рядом. Желтоватый потолок, на который я обычно пялюсь, вдруг окрашивается в ярко-фиолетовый цвет, и на меня обрушивается ливень. Я продолжаю спать. Мне приятно спать под дождем. Он укутывает меня как теплое одеяло. Я вижу сон и сплю за двоих. Так крепко и глубоко, как никогда в своей жизни.

VII

48

Я вскакиваю, разбуженный агрессивными звуками моего радиобудильника. «Easy player, keep shooting cops from the Bronx». Текст выкрикивается низким голосом на фоне припева известной мелодии семидесятых годов. Мне, конечно, понятен замысел рэп-музыки, но я и вообразить себе не мог, что этот стиль так долго продержится на первых строчках хит-парадов. Поистине музыкальным его никак не назовешь. Хотя, возможно, я просто циничный, брюзгливый старый хрыч.