Тем не менее, если сомнения аббата и допускали непонимание и дурную двойственность, то опасность, угрожавшая мадемуазель, была несомненна. Служба давно закончилась, церковный двор опустел. Аббат, не раздумывая, усадил мадемуазель в её экипаж, сел рядом и велел гнать к Менильмонтану, где жил де Кастаньяк. Ему не пришлось долго объяснять Анри и его сестре необходимость приютить мадемуазель и её друзей, ибо ей угрожает опасность — о гибели Женевьевы де Прессиньи Кастаньяки уже знали.

На всякий случай Жоэль решил обезопасить дом от визита Камиля де Сериза.

— Я прошу вас, мадемуазель, в эти дни не видеться ни с кем, никому не писать. Даже если придёт ваш брат…

Мадемуазель де Кантильен взглянула на него сумрачно.

— Вы… о ком? О Реми или о Камиле?

Аббат смутился.

— В общем-то, об обоих.

Стефани пожала плечами.

— Они не придут. Реми я просто боюсь, а Камиль… боюсь, что мсье де Сериз ещё почище его милости виконта будет.

Отец Жоэль в изумлении замер.

— Что? Он же нянчил вас, Стефани…

— Все мы когда-то в куклы играли. Я… я слышала о нём много мерзостей, но никогда не верила. Не хотела верить. Я любила его. — Она бросила мрачный взгляд на окаменевшего Сен-Северена. — Вы сказали тогда, что любовь Христова открывает глаза. Не знаю. Может, я любила его не Христовой любовью. Ибо обычная любовь ослепляет… По крайней мере, иногда. Я не хотела видеть в нём дурного. Мне сказала…. я не могу назвать… Он подло обесчестил нескольких девушек. Я не верила, но когда моя подруга по пансиону… он надругался над ней! Я просто вдруг вгляделась в него, услышала его разговор с Реми… Они подлинно братья — два колеса одной повозки. Я сказала, что не хочу больше знаться с ним.

Жоэль тяжело вздохнул, и столь же тяжело опустился в кресло.

— Вы сказали ему это… Давно ли?

— Три дня назад.

— А голос… мой голос… вы услышали до этого?

Стефани замерла.

— Да… нет! В тот же вечер! Как приехала домой, — мадемуазель побелела, — а почему вы спрашиваете об этом?

Аббат торопливо поднялся.

— Мне трудно пока что-то объяснить, мадемуазель. Я сейчас привезу де Шавана и вашу горничную.

Визит Сен-Северена в дом де Шавана отнял больше времени, чем расчитывал аббат.

Жоэль показал Бенуа письмо Розалин де Монфор-Ламори, и довёл его до синюшной бледности сообщением о том, что у мадемуазель Стефани уже несколько дней — сходные видения. Он велел Бенуа заехать за горничной мадемуазель де Кантильен Сесиль, помочь ей собрать вещи и отправиться к Анри де Кастаньяку. Необходимо поместить мадемуазель в спальне второго этажа, забить все окна и баррикадировать на ночь дверь её спальни. В чужом доме входной двери ей не открыть, но необходимо распорядиться, чтобы один из лакеев спал на топчане, придвинутом к двери. Мадемуазель собой не управляет.

— Вы хотите сказать, Жоэль… что это дьявольщина?

— А разве в народе убийцу не прозвали Сатаной? — аббат вздохнул. — Все это подождёт, Бенуа. Вы же понимаете — лучше нам трижды перестраховаться, чем подвергнуть жизнь мадемуазель опасности.

С этим Бенуа не спорил.

— Кому же и воевать с Сатаной, как не слугам Божьим, — говоря это Беньямин, не вызывая лакея, торопливо одевался. — Про вас, кстати, при дворе чудеса рассказывают, врачуете болящих, говорят, болезни молитвами исцеляете…

Аббат растерянно уставился на Шавана.

— Господи, Боже мой, силы небесные, от кого вы этот вздор слышали-то?

— От господина де Морепа, он как раз спрашивал у герцога де Сент-Эсташа, лечите ли вы чешуйчатый лишай? А герцог услышал об этом от мадам де Фонтенэ, а та говорит, что ей горничная о чуде этом рассказала, что с её отцом, Роже Мади, случилось по молитве-то вашей. Он тут поставщик дров…

Аббат тяжело вздохнул. Господи, за что напасть такая? Какой лишай? Он даже не знал, что это такое! Впрочем, Реми что-то говорил… Все знания аббата Жоэля о болезнях исчерпывались несколькими прочитанными когда-то книгами по медицине, ныне давно забытыми. На собственном опыте он знал, что такое головная боль да мозоли, натертые по весне новыми туфлями. Да ещё один раз был укушен пчелою, которую сам же неосторожно и придавил. Бог мой, ну за что Ты попускаешь такое? Если бы не опасность, угрожавшая мадемуазель де Кантильен, он, наверное, испытал бы при подобном известии полное душевное изнеможение, но сейчас только махнул рукой. Эти глупости будет время опровергнуть и после.

Бенуа взглянул на него странно.

— Почему глупости? Вы же сами говорили — дар от Бога. Это рабство, его не выбираешь, это оно выбирает вас. От креста убежать хотите?

— Господи, какой дар? Какой крест? Бога ради, Бенуа, пожалейте вы меня! Тут Сатана лютует, под носом у нас людей пожирают, а вы о каком-то лишае! Не знаю я никаких лишаев!! И знать не хочу.

Он завёз Бенуа в дом мадемуазель, потом хотел было поехать к себе, но вспомнил, что через час в доме де Прессиньи начинались похоронные обряды.

Движимый неожиданной мыслью, аббат решил ехать туда.

Глава 2. «Мне почему-то постоянно видится один и тот же сон, я ведь, ты знаешь, sensìbile, карета с закрытым накидкой гербом, ночное небо, какой-то странный petite maison где-то у таможни Вожирар, да кладбище Невинных…»

Всё, что аббату хотелось, это повидать старую графиню де Верней. Фраза её сиятельства, случайно уронённая в полиции, которую он тогда просто пропустил мимо ушей, сейчас жгла. Когда он подъехал к дому де Прессиньи, приближался второй час дня, и гроб несчастной Женевьевы устанавливали на катафалк после отпевания на дому. Старик Ксавье остался дома, так как совсем обессилел и, как шептали некоторые, впал в детство.

К изумлению многих, и аббат оказался из их числа, старая графиня чувствовала себя превосходно, распоряжалась деловито и отрывисто, отнюдь не гоняя по дому слуг без дела. Напротив, все делалось с толком и разумением, далавшими честь её сиятельству. Всё было готово к назначенному часу, шло размеренно и величаво. В два часа пополудни катафалк двинулся от дома в сопровождении вереницы карет, и де Сен-Северен велел своему кучеру пристроиться в хвост. На кладбище, стараясь не мешать ритуалу, неторопливо отвёл графиню чуть в сторону от остальных, но, не доверяя расстоянию, отделявшему их от прочих, заговорил на итальянском, спросив госпожу де Верней, какую именно глупость она услышала от Женевьевы накануне ее исчезновения? Старуха смерила его подозрительным взглядом. Он поспешно продолжил, не говорила ли мадемуазель, что слышит странный голос, зовущий её, не имела ли каких видений? Что она говорила?

Взгляд старой графини утратил напряженность, в нём промелькнуло изумление.

— Именно этот вздор она и несла. Причём говорила, что это был ваш голос, и видела в этой бредовой фантазии явное свидетельство вашей любви к ней. Дурочка была упряма, и разубедить её в этой вздорной выдумке я не смогла.

Сен-Северен покачал головой.

— Боюсь, это была не выдумка. Я не о любви, конечно. Она действительно это слышала. Это подлинно Сатана…

— Вы имеете в виду… Я слышала рассказы о подобных чародеях, что могут поработить любую волю и внушали жертвам… всё, что угодно. Но сейчас, в наше время? Кто в это поверит?

— D'accòrdo ma, va benìssimo. На этом-то, боюсь, всё и строится. Я ведь и сам… не могу поверить…

Аббат лукавил. Не мог он поверить не в магические дьявольские заклинания, не в сны девиц наяву, ибо те, кто служат Богу, лучше прочих знают и о кознях дьявола, не мог поверить аббат в нечто куда более дьявольское, точнее, в подлинно инфернальную мерзость, в распад человеческой души, в запредельную подлость того, кто рос и мужал рядом с ним, готового отдать на поругание и заклание даже ту, кого называл сестрой.

Графиня, смерив его взглядом, неожиданно для него выразила надежду на то, чего бы там не мерещилось мессиру ди Сансеверино, у него хватит ума не соваться в пасть дьявола в одиночку, а вовремя предупредить полицию. Особенно, если он обнаружит место, где упомянутый выше Сатана творит свои мерзкие шабаши. Негодяя нужно взять с поличным. В ответ мессир ди Сансеверино любезно ответил, что не настолько самонадеян, чтобы пытаться в одиночку скрестить шпагу с его высочеством Князем Ада. Он внимательно оглядел толпу, пытаясь найти в ней Камиля де Сериза, но тщетно. Его не было нигде.