На следующий день Гульбеддин Хекматияр, самый радикальный из лидеров моджахедов, приказал русских в плен не брать.
Ни советское, ни пакистанское правительство не были заинтересованы в огласке. Советские власти по-прежнему утверждали, что Ограниченный контингент советских войск в Афганистане не участвует в войне, а наличие советских военнопленных в далеком Пакистане едва ли соответствовало этой версии. Пакистанцы же придерживались легенды, что они не оказывают помощи моджахедам. Они изолировали территорию тюрьмы. Ни журналисты, ни иностранцы в ее окрестности не допускались. Тираж номера пешаварской газеты «Сафир», в котором рассказывалось о происшествии, пошел под нож.
Несмотря на официальное молчание, известия о трагедии стали просачиваться наружу. Нескольким афганским пленникам в возникшей неразберихе удалось сбежать и добраться домой. Только они и могли выступать в роли очевидцев. Утверждалось, что 28 апреля американский спутник передал фотографию воронки диаметром семьдесят метров на месте лагеря. Четвертого мая «Голос Америки» сообщил, что в результате взрыва погибли двенадцать советских и двенадцать афганских пленных. Подразделение радиоэлектронной разведки 40-й армии перехватило переговоры пакистанских вертолетчиков с базой. Девятого мая сотрудник «Красного креста» проинформировал советское посольство в Исламабаде, что в лагере произошло восстание. Двадцать седьмого мая агентство печати «Новости» сообщило: «Кабул. По всей стране продолжаются митинги протеста общественности в связи с гибелью в неравной схватке с отрядами контрреволюционеров и регулярной пакистанской армии советских и афганских солдат, захваченных душманами на территории ДРА и тайно переправленных в Пакистан. Крестьяне, рабочие, представители племен гневно осуждают варварскую акцию Исламабада, который, стремясь уйти от ответственности, неуклюже извращает факты».
Документы тюрьмы в результате взрыва были уничтожены, поэтому точный список погибших пленников составить не удалось. Путаницу усугубляло то, что в таких списках приводились мусульманские имена заключенных, а их подлинные имена можно было восстановить только по обрывочным данным. После войны российский МИД, СВР, ГРУ и Комитет по делам воинов-интернационалистов СНГ пытались сложить воедино эту головоломку. Прорыв удался только в декабре 1991 года, когда в Москву нанесла визит делегация во главе с Раббани, пытавшимся убедить новые российские власти прекратить поддержку коммунистического правительства Наджибуллы. Моджахеды отказывались вести переговоры по поводу пленных, пока не добьются удовлетворительного ответа по основному вопросу. Они настаивали, что если в их руках и находятся какие-нибудь советские военнопленные, то к ним относятся как к гостям и они вправе вернуться домой (или куда им захочется). Впрочем, замминистра иностранных дел Пакистана, бывший в составе делегации, назвал имена пяти советских солдат, которые, как считалось, погибли в Бадабере{441}.
В 1992 году в Бадабере побывал Замир Кабулов из российского посольства в Исламабаде (впоследствии российский посол в Кабуле). Расследование возобновилось в 2003 году благодаря усилиям комитета ветеранов под руководством Аушева. За эти годы удалось более или менее точно установить семь имен погибших, и нескольких из них посмертно наградили медалью за воинскую доблесть. Заявления о награждении трех остальных — Игоря Васкова, Николая Дидкина и Сергея Левчишина — Минобороны РФ отклонило, поскольку не было представлено достаточно доказательств.
Мать одного из солдат продолжала надеяться, что ее сын вернется, хотя для надежды давно уже не оставалось разумных оснований. В 1983 году, когда Александра Зверковича призвали, он работал в Минске помощником сварщика. В марте 1984 года командир Зверковича сообщил его матери Софье, что тот числится «пропавшим без вести при исполнении воинского долга». Еще до распада СССР она поехала в Москву вместе с другими матерями пропавших солдат, чтобы просить у властей помощи в их розыске и в возвращении домой. Из этого ничего не вышло. В середине 90-х годов Софья просила суд признать своего сына погибшим, чтобы получить льготы. Но в 2006 году надежда воскресла, когда Софья узнала, что ее сын участвовал в восстании в Бадабере. «Вроде бы в Москве памятник участникам восстания хотят поставить, — говорила она журналисту местной газеты. — По радио будто передавали, что кому-то из них удалось выжить. Сельчане даже говорили, что видели Сашу по телевизору… Я ведь даже гадала на него несколько раз. Кто-то говорил, что он умер, а кто-то утверждал, что жив и живет “за большой водой”. Я бы все отдала, чтобы только правду узнать. Какой бы горькой она ни была». Имя Александра Зверковича было в списке семи солдат, погибших в Бадабере.
А всю правду — даже имена всех погибших — возможно, никогда и не удастся узнать. Пакистанская разведка отказалась делиться какими бы то ни было документами, а другие версии трагедии основываются на случайной информации, слухах и домыслах{442}.
Глава 12.
Дорога, ведущая к мосту
Уже через несколько недель после ввода войск в Афганистан советское Политбюро начало обсуждать, как их вывести оттуда. После поездки в Кабул в феврале 1980 года Андропов доложил, что ситуация стабилизировалась, хотя афганскому правительству еще предстоит преодолеть внутренние разногласия, повысить боеспособность армии и укрепить связь с народом. Устинов считал, что нужно быть осторожнее: войска следует выводить не раньше, чем через год или два. Брежнев согласился и предложил даже несколько увеличить контингент. Громыко считал, что вначале следует получить гарантии безопасности Афганистана от Китая, Пакистана и других стран{443}.
Осторожность была оправданной. Массовые демонстрации в Кабуле в конце февраля и меры, на которые 40-й армии пришлось пойти, чтобы взять ситуацию под контроль, показывали, что обстановка в Афганистане далеко не стабильна. Практически тут же начались крупные военные операции в Кунаре и Панджшере.
Брежнев ищет выход
Потребовалось время, чтобы советские лидеры осознали тщетность надежд на быстрый уход войск. В мае 1980 года Брежнев заявил президенту Франции Жискару д”Эстену: он знает, что войска нужно вывести, и лично займется поиском политического решения. На него можно положиться. Месяц спустя Брежнев приказал вывести части, чье присутствие в Афганистане больше не требуется, и велел Андропову обсудить подробности с Кармалем{444}. Зимой 1980/1981 года советский посол в Исламабаде обсуждал с пакистанским президентом Мухаммедом Зия-уль-Хаком возможность переговоров под эгидой ООН. У Устинова, прежде сторонника жесткого курса, теперь появились серьезные сомнения. Он составил для Политбюро записку о том, что военного решения у этой ситуации нет: необходимо искать политический и дипломатический выход{445}. Интерес Андропова к зарубежным авантюрам тоже иссяк. Когда в конце 1980 года разразился кризис в Польше, он заявил, что «квота на интервенции» исчерпана{446}. Осенью 1981 года они с Устиновым поддержали докладную записку МИДа, в которой предлагалось организовать непрямые переговоры между Афганистаном и Пакистаном.
В ноябре 1982 года Андропов сменил Брежнева на посту генерального секретаря ЦК КПСС. На похоронах Брежнева он заверил Зия-уль-Хака в «новой гибкой политике советской стороны и понимании необходимости быстрейшего разрешения кризиса»{447}. Единственным условием было прекращение помощи моджахедам со стороны Пакистана. На тот момент Громыко уже руководил межведомственным совещанием, посвященным планам вывода советских войск.