— Браво, мой мальчик, вы умеете думать. Кстати… слухи распространяются у нас мгновенно. Вы победили Убальдини на дуэли, красавицы увиваются вокруг вас и вам в покере трижды пришло тузовое каре? Вы верите, что это… случайно?

Джустиниани странно обмяк. Он знал, что собеседник не видит его, но сделал над собой усилие, чтобы на лице не проступила горечь. Он не хотел в это верить и резко ответил.

— Когда вы вынуждены семь лет на своем хребте таскать мешки с углем, шпага в руке становится невесома, как перышко, — раздраженно бросил он, — улыбки девиц… Что же, самолюбие есть и у меня, и горько думать, что я не заслуживаю улыбки без дьявольских шалостей. Тузовое же каре… это, конечно, наследство дядюшки. Но в отличие от мессира Джанпаоло, мне не хочется жертвовать сатане свою бессмертную душу. Я считаю это не телеологичным и, уж конечно, не теологичным. Я вполне проживу без дуэлей, женщин, покера и общества, — Джустиниани, в общем-то, не лгал, но чувствовал себя скверно.

К старику подошел человек в ливрее.

— Мессир, пора.

— Да, пора, поехали. — Альдобрандини поднял на прощание руку, туда, откуда слышал голос Джустиниани, — я — всего только старый ослепший книжник, помнящий, что дьявол — иллюзионист, властный лишь заселять химерами человеческую душу. Дьявольские же миражи, утверждает Альберт в Комментариях на сентенции, результат его господства над формами, но не над сущностью вещей… Помните это.

Джустиниани после того, как старика увезли, некоторое время сидел в молчании. Горечь от предположения, что улыбки Катарины и Елены — следствие все тех же дьявольских шалостей, была почему-то больнее, чем от сомнений в его превосходстве над Убальдини, и это удивило его. Но скоро эти мысли улетучились. Он подлинно понял главное. Следует отличать адептов дьявола, работающих за плату, от рабов дьявола, трудящихся на хозяина без всякого вознаграждения. Рабство дьяволу — это имманентность ему, полная тождественность с ним, а дьявольские дары — это покупка дьяволом свободной души. Дьявол не хотел покупать ни Пинелло-Лючиани, ни Нардолини — потому что они и так, сам того не подозревая, давно уже принадлежали ему. И потому Пинелло-Лючиани воистину стократ страшней клоуна Джанпаоло.

Но сам он был божественно свободен. Он не раб и не слуга. Воздать почесть не унизительно троим — Богу, государю и отцу. Дьявол сюда не входит. Не теологично и не телеологично.

Винченцо поднялся и направился домой. Теперь он понимал больше и мог говорить со старухой Леркари более предметно. Особенно хотелось уточнить слова Альдобрандини, царапнувшие душу слова слепца о Пинелло-Лючиани. «Он начал совращать мальчишек и в том нашел утешение, но он хотел владеть жизнями и смертями, а мог лишь нанять убийц, что, в принципе, доступно всякому. Он служил мессы святого Секария, его жертвы сходили с ума и погибали, но дьявол был глух к его мольбам…»

О мессе святого Секария католики говорить не любили, это было кощунство. Он читал о ней. Служили дьявольскую обедню в разрушенной церкви, за час до полуночи. Он помнил и молитву сатане, там произносимую. «Господин и владыка, признаю вас за своего бога и обещаю служить вам, покуда живу, и от сей поры отрекаюсь от Иисуса Христа, и Марии, и от всех святых, от миропомазания и крещения, и от всей благодати Иисуса Христа и от апостольской церкви и от всех молитв ее, которые могут быть совершаемы ради меня, и обещаю поклоняться вам, и в случае, если восхочу обратиться, даю вам власть над моим телом, и душой, и жизнью, как будто я получил ее от вас, и навеки вам ее уступаю, не имея намерения в том раскаиваться…»

И человек, произнесший это, сегодня противостоял ему…

Джустиниани вернулся, когда конюх еще не приехал, зато — в портал виллы завернул экипаж. Он остановился у окна и увидел донну Марию Леркари, вылезавшую при поддержке своего кучера из кареты. Винченцо удивился только на минуту, сразу поняв, что ничего естественнее этого визита и быть не могло. Глория, очевидно, побывала у нее и передала его слова о предложении Пинелло-Лючиани. Джустиниани вздохнул, вынул из потайного ящика стола ларец и, поставив его на стол в гостиной, прикрыл вечерней газетой. Трубочист, взявшись, как всегда, невесть откуда, запрыгнул на стол и замер в позе Сфинкса.

— Не продавайте, я же предупреждала вас, — прошипела старуха от двери, не обратив никакого внимания на его вежливый поклон и не здороваясь.

Джустиниани тоже не стал делать вид, что не понял ее милость.

— Я не сказал ни да, ни нет, — он сел и убрал газету с ларца, заметив, как вздрогнула при виде его донна Мария, — и мой выбор будет зависеть от вашей откровенности. — Старуха плюхнулась в кресло. Джустиниани видел испарину на ее висках. — Что будет, если я швырну этот ларец в камин?

Джустиниани внимательно следил за собеседницей. Он-то полагал, что старуха рассмеется ему в лицо: вещь, за которую предлагают сорок тысяч лир, никто не уничтожает. Он ошибся. Лицо ее милости посерело.

— Больше дюжины трупов, — еле слышно пробормотала она.

Джустиниани на мгновение оторопел, ему показалось, что старуха издевается над ним, но тут же понял, что донна Леркари не лжет. В глазах её застыл ужас.

— И я должен в это верить?

— Это Богу нужна ваша вера, — со странной злостью огрызнулась старуха, — Дьявол в ней не нуждается. Вы можете сколько угодно не верить, что будет гроза — это не помешает ей разразиться.

— Как эти куклы попали сюда?

Старуха облизнула пересохшие губы, снова чем-то неуловимо напомнив Джустиниани лисицу, и торопливо начала рассказывать.

Джанпаоло Джустиниани предлагал им исполнить любое их желание. Все, что требовалось — клочок ваших волос, или кончик ногтя. Он производил какие-то магические заклинания, и желание исполнялось… Но потом оказалось, что Джустиниани одурачил их: и желание-то, исполнившись, либо не приносило радости, либо приводило даже к беде, и все они оказались на крючке у Джанпаоло, делавшего вольты каждого из них. Если он ссорился с кем-то — назавтра тому было плохо: Джустиниани через куклы делал с ними, что хотел, еще и издевался…

— И, тем не менее, вы обожали моего дядюшку. Почему?

Оказалось, Джанпаоло вел себя по-свински не со всеми. Тем, кто был ему предан и восхищался им, он помогал, исцелил грудную жабу Теобальдо Канозио, врачевал почечуй у Чиньоло, помогал чем-то и Массерано, пособлял и ей, научил ее и Гизеллу наводить порчу на молодых девок, это омолаживает…

— Это вы навели порчу на Марию Убальдини?

Лицо старухи потемнело от злости.

— Это Гизелла. Дерзкая молодая сучка смеялась над ней, говорила, что с физиономии Гизеллы можно лепить горгулью. Издевалась… Ну, никто ее за язык не тянул, по заслугам и получила.

Джустиниани вздохнул.

— А Пинелло-Лючиани? Кстати, правда ли, что он служил чёрные мессы?

— Да, — пренебрежительно кивнула старуха, — Он и молодые адепты пытались заискивать перед Князем мира сего, но — ничего не вышло, — она снова высокомерно, с каким-то непонятным злорадством, усмехнулась, — Петторанелло совратил свою сестрицу — но инцест ничего не дал. Рокальмуто принес в жертву свою сестру — но бедняжка Франческа, оставленная в подземелье, просто сошла с ума, а толку не было.

Джустиниани в ужасе обмяк в кресле.

— Что? Один… обесчестил сестру, а другой… сам… принес… сестру в жертву? Вы шутите? — Он слышал о чем-то подобном от Тентуччи, но подумал тогда, что это просто светские сплетни, пустые наговоры.

— С чего бы? — удивилась старуха, — если бы заклинание сработало, Рокальмуто получил бы дар ясновидения и беспроигрышной игры. Да все без толку, — злорадно обронила донна Мария, снова уподобившись лисице, поймавшей кролика, — дьявол не подчиняется никому, он — бог своих прихотей, а не чужих желаний… Сейчас Боргезе пытается…

— Ну, а я чем им поперек горла стал?

— Вы же Наследник, Пинелло-Лючиани рассчитывал после смерти вашего дядюшки получить наследство, а тут — вы. Они договорились с Убальдини убрать вас, и вдруг — вы побеждаете, девицы крутятся около вас, за столом — тузовое каре. Ясно, что вы — Наследник. Гизелла хотела посадить вас за стол медиумов, один раз туда сел ваш дядя, так духи появились зримо и роились вокруг — их видели все! Но и дуэль, и женское внимание, и покер… Вы же, — она вновь облизнула сухие губы, — вы же можете это открыть? — она указала дрожащими пальцами на ларец. — Это может только Наследник…