В ожидании заправщика они с «просто Сашей» решили перекусить половиной палки сырокопченой колбасы, которую штурман экипажа умудрился утянуть из груза, не повредив упаковки.

Вскоре полетели дальше, на мыс Челюскина. Внизу потянулись пестрые от черных озер равнины арктических тундр, по которой струйками жизни двигались стада диких северных оленей. Уже при подлете дверь в пилотскую кабину, которая была открыта всю дорогу, неожиданно захлопнулась. За дверью слышался оживленный диалог на повышенных тонах с вкраплением нецензурной лексики. Потом из кабины вышел бледный бортмеханик, подсел к нам на скамеечку и, натянуто улыбаясь, начал елейным голосом рассказывать об уникальном географическом положении аэропорта «Челюскин», полярной станции, погранзаставе, «удивительных людях» и прочей подозрительной хренотени… Когда самолет стал заходить на посадку, и слушать натужные шутки механика стало совсем невмоготу, окончательно избавившийся от болезни Саша психанул и спросил напрямую:

— Коля, скажи честно, что случилось? Чай, не дети малые. Перед тобой люди, которые смеются в лицо смерти, презирают злой рок, не боятся катастроф и это, как его… в общем, жить очень хочется!

— Понимаете, мужики… При взлете в Хатанге две покрышки на левом шасси лопнули. Разутыми садиться будем. А в крыльях восемь тонн керосина. Если об бетонку чиркнем…

Ан‑12 раскачивало сильным боковым ветром.

Вся конструкция воздушного судна, казалось, замерла в ожидании неизбежного удара. Сашка перелез к иллюминатору и напряженно вглядывался в приближающуюся землю. Ногами он машинально жал несуществующие педали, помогая пилотам. В какой‑то момент времени второй пилот, лишенный возможности управлять судном в критический момент резко повернулся и крикнул Донцову:

— Нормально садимся! Теперь держись!

Самолет осторожно коснулся полосы. Страшно Донцову не было. Даже когда левое крыло взметнуло шлейф искр, легко чиркнув по бетону. Самолет развернуло, и он бочком резво поскакал по взлетной полосе. Кроме слова, музыкально похожего на уже бессмертное слово «песец» ничего в голову Андрею не приходило, из эмоций было одно только удивление. И назойливая мысль – «неужели это все происходит со мной?» Наконец, двигатели на реверсе взревели в последний раз, самолет испуганно замер, и наступила полная тишина. Из пилотской кабины вышел улыбающийся командир корабля, поправил летную куртку, веселым молодым голосом воскликнул:

— Совсем, бляха, разулись!

И прошел мимо пассажиров к выходу. Бортмеханик, стоя по щиколотку в водке, возился с дверью. Наконец, ему удалось справиться с люком, и древняя земля Таймыра увидела то, что она раньше никогда не видела. И не дай Бог ей еще когда‑нибудь увидеть это зрелище!

Экипаж самолета и подбежавшие к месту происшествия аэродромные работники нервно поводили носами и молча смотрели, как две с лишним тонны водки извергаются на серую бетонку. Всем присутствующим хотелось снять головные уборы, а Сашка таки стянул мягкую кепку с головы. В тот момент, когда самолет скакал козлом по взлетной полосе, тросы и сетка, крепившие ящики с колбасой, не выдержали, и несколько тонн сырокопченой колбасы поехали вперед и расплющили презентационную водку о переборку. Ни одной бутылки с элитной жидкостью не уцелело.

Когда Донцов спустился на землю и посмотрел на шасси самолета, то подумал, что они еще хорошо отделались. Вместо левого шасси торчал стальной костыль, от которого по бетонке тянулся долгий глубокий след. Переднее шасси опиралось на оплавленные колесные диски без малейшего признака резины. Да и туристическая фирма осталась при колбасе.

Челюскин разросся. Но самая северная погранзастава такая же и осталась – в форме буквы «Н». И все тот же гениальный транспарант на стене: «Внутренняя сознательная дисциплина должна проявляться и во внешнем виде».

Совершенно не настроенный терять время Донцов поручил двум откомандированным в его распоряжение пограничникам перегружать багаж на прицепную тележку маленького колесного трактора, а сам направился к двухэтажному зданию администрации аэропорта. Где там его уже ожидал Дамир Ахниев, командир вертолета Ми‑2, старый знакомый Андрея, с которым ему и предстояло пролететь над стылым проливом Вилькицкого и сесть на островах Гейберга. Скучно в полете не будет, между ними с Дамиром тлеет много старых споров по разным вопросам.

А Лапин, небось, уже извелся…

— Нет, я понимаю, что нож – инструмент важный и нужный! Но не до уровня фетиша! – командир Ми‑второго сбросил на россыпь курумника последний вещмешок и тут же сел на него. Они ожидали Лапина возле избы метеостанции. Хозяина пока не было, наверное, сети проверяет.

Летчик закурил, по привычке отвернувшись от несуществующего ветра, и продолжил спор, начавшийся еще пару лет назад и реанимированный в полете:

— Ствол важней! Спальник, палатка. С таким набором всегда выжить можно. О них и заботиться следует в первую очередь…

Донцов выслушал тираду, глядя на мозолистые руки собеседника, в очередной раз подивился размерам громадных кулаков, устало возразил:

— Ну, какое выживание… Причем оно тут‑то! Выживание есть незапланированный выброс человека в дикую среду обитания исключительно с обыденно носимым имуществом. Есть набор типовых случаев. Только пойми, Дамир, ни в одном из них человек реально не окажется с ружьем и спальником! А с ножом окажется, ибо он висит на поясе. С одним ножом, если влипший не дурак, и готов к такой беде – запросто сможет выжить. В зоне возможного выживания все определит наличие или отсутствие устойчивой привычки к постоянному и незаметному ношению ножа.

— Ну, все! Запел! Сам ведь не собираешься выживать с одним ножиком в руках! Вон как экипировался… – летун шевельнул ногой попытавшийся упасть вещмешок.

— Да я тут и жить не собираюсь! Это все для Лапина, чтобы он жил, да с максимальным удобством… Задание Родины выполнял, пока я за пиратами гоняться буду.

— Однако с ножиком не расстаешься даже на обустроенной станции! И на борту. А КВС вообще обязан изъять нож у пассажира на время полета…

— Да ладно тебе! Законник нашелся. Что это тебя разнесло – пассажирские перевозки вспоминать? Соскучился? – шутливо пригрозил Андрей.

— Чтоб тебя… Накаркаешь, – сплюнул пилот.

— А насчет вот этой, например, станции… – Андрей показал рукой на группу строений слева, – Ты знаешь самый типичный случай выживания? Он прост и страшен. Вахтовый дежурный подстанции ЛЭП или нитки газопровода, сторож базы, охотничьего домика, турбазы, вышел за порог сторожки, или балка, или подстанции, а вернулся к пожарищу! Начальники спохватятся только через срок смены, так как связь, один хрен, у нас не заработает толком никогда, сам знаешь.

— Да уж знаю… И тебя знаю столько лет. А понять не могу, ты уже вроде все знаешь о ножах. Ну, сейчас‑то что тебя интересовать в них может? Что ты еще не познал?

— Мистики ножа, Серега… – Донцов потянул нож из кармана, картинно открыл его одной рукой, солнечный блик резанул по глазам.

Летчик аж привстал с мешка.

— Слышь, Дончак, может тебе коньячку почаще закачивать в бак? Или в отпуск нарезать, на юга? Какой еще мистики… Тебя уже глючит! Это же просто заточенная железка!

— Ладно, что спорить, сам‑то, небось свою ласточку с винтом на башке по имени величаешь?

— Не, ну ты сравнил… Это же Машина! Родимая, кормилица! – при этом летчик простер огромную лапу к вертушке. Сам вертолет стоял на берегу и глупо пялился в темную синь северного моря тупыми стеклянными глазами.

— Вот нож все эти машины и выстрогал, образно, конечно. А мистика… Черт его, Дамир, знает. Древний инструмент, много всего вокруг него человечество накрутило. Надо думать, не без основания… Вот так вот.

— Ерунда все это! Мистику воспитывает традиция, преемственность, а ее тут нет, и быть не может. Нет эзотерического смысла, потребности в твоем воздействии на бытие. Ты в аварийной ситуации, если что, один куковать будешь, а потому природа с тобой и без мистики справится! И без ножа.