Смайли отправился прямиком под одеяло, а Мендель приготовил свой знаменитый чай. Они попили его у Смайли в спальне.

— А что нам предстоит делать теперь? — спросил Мендель.

— Думаю, мы отправимся завтра в Уоллистон.

— Вам бы денек отлежаться в постели. Что вам так уж срочно понадобилось в этом городишке?

— Хочу повидаться с Эльзой Феннан.

— Одному вам туда ехать небезопасно. Позвольте вас сопровождать. Я посижу в машине, а вы поговорите с ней. Вы, наверное, знаете, что она иудейка, не правда ли?

Смайли кивнул.

— Мой отец тоже был иудеем. Но никогда не придавал этому такого уж большого значения.

12. Мечта на продажу

Эльза закрыла дверь и, стоя на пороге, молча разглядывала его.

— Вы могли бы предупредить меня о вашем приезде, — произнесла она наконец.

— Я решил, что будет спокойнее не делать этого.

Эльза снова замолчала, потом сказала:

— Я не знаю, что вы имеете в виду.

Казалось, эти слова дались ей с трудом.

— Можно мне войти в дом? — спросил Смайли. — В нашем распоряжении не очень много времени.

Она выглядела постаревшей и усталой, может быть, даже менее стойкой и жизнерадостной, чем в прошлый раз. Эльза провела его в гостиную и как-то покорно и обреченно указала ему жестом на стул.

Смайли предложил ей сигарету и одну взял себе. Она встала у окна. Глядя на нее, видя, как она тяжело и часто дышит, как лихорадочно блестят ее глаза, он подумал, что она, верно, совсем или почти совсем потеряла волю к сопротивлению и самозащите.

Смайли заговорил мягким, соболезнующим тоном. Видимо, для Эльзы Феннан именно такой тон казался более всего подходящим, он возвращал ей силы, комфорт, спокойствие духа и ощущение безопасности. Она мало-помалу оторвалась от созерцания неба за окном, правая ее рука, судорожно уцепившаяся за подоконник, задумчиво провела по подоконнику напоследок и бессильно упала вдоль тела. Она села напротив и смотрела на него глазами, полными покорности и даже вроде любви.

— Вам, должно быть, страшно одиноко и тоскливо, — сказал он. — Никому не дано терпеть такое вечно. Ведь для того, чтобы вынести все это, требуется немало мужества, а быть мужественным в одиночку очень трудно. Они никогда этого не понимают, правда, ведь? Все эти омерзительные уловки, постоянная ложь, полнейшее одиночество, невозможность жить обычной жизнью нормальных людей. Они думают, что ты можешь работать на их собственном горючем — на размахивании флагами и гимнах. Но когда ты один, тебе нужно для работы совсем иное горючее, не правда ли? Тебе надо ненавидеть, а чтобы все время ненавидеть без устали, требуются силы. А то, что ты должен любить, — оно так далеко, размыто и неопределенно, ведь ты уже не часть его, когда ты совсем один.

Он сделал паузу. «Ничего, ничего, скоро ты сломаешься», — думал Смайли. В душе он молился о том, чтобы Эльза приняла его искреннее участие, прониклась к нему доверием. «Скоро, очень скоро ты сломаешься».

— Я сказал, что у нас мало времени. Знаете, что именно я имел в виду? — Эльза сложила руки на коленях и смотрела на них. Он разглядел темные корни ее соломенных волос и удивился, зачем ей понадобилось менять их естественный цвет. Она сделала вид, что не расслышала его последний вопрос.

— Месяц тому назад, когда я утром уехал от вас, я отправился к себе домой в Лондон. Один человек попытался убить меня. А в тот же вечер ему это почти удалось — он ударил меня трубой по голове три или четыре раза. Я только что вышел из госпиталя. Как видите, мне повезло, я оказался просто счастливчиком. А потом был еще человек из гаража, у которого он обычно брал напрокат машину. Не так давно полиция выудила из Темзы труп бедняги. Никаких следов насилия не обнаружили, он лишь был весь пропитан виски. Для них — я имею в виду речную полицию — находка оказалась полной неожиданностью — ведь этот человек годами к реке и близко не подходил. Но ведь мы имеем дело с компетентным человеком, с профессионалом. Создается впечатление, что он старается убрать всех, кто связывал его с Сэмюэлом Феннаном. Или с его женой, разумеется. Ну, а еще есть молодая блондиночка из Репертори театра…

— Что-что? Что вы такое говорите? — встрепенулась она. — В чем вы пытаетесь меня убедить?

Смайли неожиданно захотелось сделать миссис Феннан больно, разбить остатки ее воли, сломать, как кровного, заклятого врага. Так долго ее образ преследовал и мучил его все то время, пока он лежал беспомощный и больной в больнице. Ее образ обладал мощью и неразгаданной тайной.

— Какие такие игры вам хотелось вести? Вам двоим? Вы считали, что можете флиртовать с этим чудовищем? Давать по чуть-чуть, но не давать все целиком? Вы всерьез думали остановить этот танец? Контролировать, дозировать то, что вы им давали, их силу и мощь? Какие мечты вы вынашивали и лелеяли, миссис Феннан, какие несбыточные мечты? На что вы надеялись?

Она уткнулась лицом в ладони, и он увидел, как между пальцев засочились слезы, тело ее сотрясалось от рыданий. Эльза медленно, отрывочно, слово за словом, фразу за фразой выдавливала из себя:

— Нет, нет, никаких иллюзий, никакой мечты. Я не могла питать иллюзий, а он… У него была одна мечта, да, была… Была одна большая мечта.

Она снова зарыдала в отчаянии. Смайли торжествовал, но было ужасно стыдно за ту роль, которую приходилось играть. И ему нужно было, чтобы она продолжала свои признания. Внезапно она вскинула голову и поглядела на него, заплаканная, со струящимися по щекам слезами:

— Взгляните, взгляните на меня! — воскликнула она. — Какую мечту, какие иллюзии они мне оставили? Я мечтала о длинных красивых золотых прядях волос, а они побрили мне голову, я мечтала о красивом, женственном теле, а они высушили и сломали его голодом… Они сами заставили меня увидеть, что из себя представляют человеческие существа в действительности, как же я могу поверить в какую-то абстрактную истину, какую-то новую теорию для человеческих существ? Я ему говорила, тысячу раз твердила: нужно бросить все эти попытки устанавливать свои законы, придумывать красивые теории и подгонять под них живую жизнь — тогда люди смогут жить и любить друг друга. Но дай им лозунг, дай им теорию — и игра начинается заново. Я ему постоянно говорила. Мы с ним спорили ночи напролет. Но этот маленький мальчик не мог, видите ли, жить без своей большой мечты; и если уж надо строить новый мир, то именно Сэмюэл Феннан должен его строить.

Послушай, говорила я ему. Ведь здесь тебе дали все, что у тебя есть, — дом, деньги, доверие к тебе. Почему же ты так поступаешь? А он мне отвечал, что он делает это для людей, для их же блага. Я хирург, однажды они все поймут. Он был как ребенок, мистер Смайли, его вели за руку, как ребенка.

Он затаил дыхание и боялся промолвить хоть слово, боялся нарушить хрупкую нить, атмосферу ее признания, хоть и сомневался в некоторых вещах из того, что она сбивчиво ему говорила.

— Пять лет назад он встретил этого Дитера. В хижине для горнолыжников, недалеко от Гармиша. Фрейтаг потом рассказал нам, что все это устроил тот самый Дитер… да ведь он, этот Дитер, и кататься-то не мог… у него нехорошо с ногами, он калека. Все тогда было, как во сне, и Фрейтаг был ненастоящий, ведь это Феннан окрестил его Фрейтагом, как Робинзон Крузо окрестил своего Пятницу. Дитеру все это казалось забавным, впрочем, мы никогда и не звали Дитера иначе как мистер Робинзон. — Она прервалась, взглянула на Смайли со слабой улыбкой. — Извините, — сказала она. — Боюсь, мой рассказ не слишком последователен.

— Я понимаю, — успокаивающе произнес Смайли.

— Эта девушка… Вы что-то говорили о той девушке?

— Жива. Не беспокойтесь. Продолжайте.

— Вы понравились Феннану, знаете? А Фрейтаг пытался убить вас… За что?

— За то, что я вернулся тогда и спросил вас о том звонке со станции в 8.30. Вы ведь рассказали об этом Фрейтагу, не так ли?

— Боже… Боже мой. — Она прижала пальцы к губам.