— Митюшка. Хорошо, что пришел, — тихо сказала княгиня. — Мне поговорить с тобой надо.

— Поговорим, Марьюшка. Тебе удобно ли?

— Повыше бы меня поднять. Позови кого-нибудь, пусть метя посадят.

— Зачем звать? Я сам. — Всеволод наклонился к жене, просунул руку под спину, поднял, подложил подушек. Не часто касался ее — не любил того ощущения чуть брезгливого страха, возникавшего у него, когда он дотрагивался до невесомого тельца, бывшего когда-то таким желанным.

— Спасибо, Митюшка.

— Не за что. — Всеволод Юрьевич сел на стулец, на котором обычно сидела Елена. — Ну, о чем говорить будем?

Сказал как всегда — слегка снисходительно, но сразу понял, что сегодня так не надо. Глаза жены смотрели на него прямо и строго.

— Детей надо собрать, — сказала княгиня. — Прощаться буду.

— Как это — прощаться? — спросил Всеволод. Не понял слов жены, подумав, что она имеет в виду Константина, уезжавшего вскоре.

— Потому что постричься нужно мне. Пора уж, — сказала Марья. Вздохнула и добавила: — Я умру скоро, Митюшка.

На этот раз Всеволод промолчал. Нечего было ответить. Что же, может, так оно и лучше — в монастырь. Мысль об этом ему много раз приходила в голову, но княгиня говорила, что не оставит детей, не уйдет в монахини, пока не почувствует, что пора. Теперь, видно, почувствовала.

Значит, опять что-то заканчивается в жизни. Когда-то он лишился матери. Потом — умирали дети. Потом они больше не умирали, но Всеволод лишился жены. Теперь предстоит лишиться этой маленькой старушки. Это будет скоро. И жизнь покатится дальше.

— Марьюшка, Марьюшка, — проговорил Всеволод. — Ты прости Меня.

— И ты, Митюшка, меня прости.

Всеволод судорожно подавил непонятно откуда взявшееся рыдание. Но оно вернулось, и он затрясся, уткнувшись лицом в ладони. Марья ласково смотрела на него, но казалось, что и ласка эта дается ей с большим трудом. Не было у нее уже сил ни на что.

— И Елена со мной пойдет. Слышишь?

Всеволод кивнул, не отрывая ладоней от лица.

— Ей там со мной хорошо будет. Что она здесь без меня? — Марья как будто разговаривала сама с собой, не замечая, что муж плачет.

Он поднял на нее мокрое лицо:

— И когда хочешь постригаться?

— Попрощаюсь с детьми. Потом, — сказала Марья. — Собрать бы их, Митя.

— За Ярославом послать?

— Всех надо бы.

— Хорошо; Марьюшка. Сегодня же пошлю в Переяславль, — успокаивающе сказал Всеволод.

— Далеко. Детки далеко разлетаются, — прошептала Марья. Устала говорить.

Полежала, закрыв глаза, собираясь с силами.

— А ты, Митюшка, не плачь. Ступай. А потом еще приди, я отдохну пока.

Он, ничего не говоря, встал. Дела все-таки надо было делать, от них не уйдешь.

Вот и пригодился княгинин монастырь, думал великий князь. Может, дается человеку знание своей судьбы, да только он понять его не умеет? Давно когда-то, еще молодой, Марья загорелась построить этот монастырь. И всю жизнь строила и обустраивала. Великий князь тогда шутил: не хочет ли она стать настоятельницей, матерью игуменьей? Хорошо тогда было шутить. Молодым кажется, что всегда будут молодыми. И монастырь этот — для кого-то другого. Мало ли страждущих, желающих покинуть этот мир?

А шутка-то вот когда отозвалась. Это значит, что жизнь проходит, проходит, и никакая власть, даже власть великого князя, не в состоянии задержать, остановить, вернуть хотя бы единый миг этой жизни.

И Елене давно пора в монастырь. Ей-то туда с рождения было идти предназначено.

Отправился дела доделывать и вдруг понял, что сегодня больше не хочет ничем заниматься. Сказал Константину про решение матери. Тот сразу побежал к ней — сидеть у изголовья, вздыхать, точить слезы. Честное слово, хоть сам вместо него поезжай в Новгород.

Отпустил бояр, наказав Добрыне Юрятичу завтра прийти пораньше — многое нужно было еще обсудить.

Удалился к себе. До вечера просидел над книгой, потом лег спать. Во сне видел юную княгиню Марью, и смеялся с ней, и плакал от молодого счастья.

Через неделю прибыл Ярослав, и все дети теперь были вместе, за исключением дочерей. И Всеслава и Верхуслава в свое время уже получили родительские наставления и благословения и находились теперь в воле мужей своих.

Великий князь, несмотря на свою печаль, все же не упускал случая приглядываться к детям, когда они собрались вместе. Как-то получилось, что не задумывался раньше об их взаимоотношениях.

Росли они как бы порознь. Положение детей и наследников великого князя не позволяло им держаться ватагой, бегая всюду, подобно детям простых родителей: У каждого были свои воспитатели, свои бояре, слуги, великий князь был больше озабочен тем, чтобы из каждого сына сделать маленького государя, чем стремился вырастить братьев дружными и любящими друг друга. Только мать учила их этому. А в последние несколько лет, когда она болела, сыновья и вовсе были предоставлены сами себе, своим заботам и желаниям. И дела у всех были разные. Кто с отцом на войну едет, кто в большом уделе княжит, кто при дворе проказничает. Они и виделись-то редко. И нынче, когда матери с ними не будет совсем, не станет ли усиливаться у сыновей взаимное отчуждение?

Было видно, что Константин не выказывает особого расположения ни одному из братьев. Конечно, он привык быть первым и главным сыном, жил в своем особом мире, со своими заботами. И сам великий князь все время подчеркивал перед остальными сыновьями его старшинство. А как же иначе? Ведь именно Константин станет над ними государем после смерти отца. К тому же он готовится принять новгородское княжение. И хоть не с большой охотой туда едет, но все же осознает свое превосходство над братьями.

А вот Святослав, несмотря на то что ему всего десять лет, наверняка обижен на Константина. Уже посидел в Новгороде, понюхал власти и всего, что власти сопутствует. И боярам его, наверное, тоже понравилось управлять Новгородом. И вину за то, что Святослав отозван, приписывают Константину: конечно, возле отца сидя, выпросил себе новгородский стол, ущемил родного брата. И Святославу напели, нашептали на Константина. Недаром Святослав так посматривает на старшего.

И вообще, все младшие братья, похоже, против Константина. Это их и объединяет. Великому князю давно знакомо и известно такое свойство всех людей: нелюбовь к кому-то одному сближает тех, кто не любит его, сильнее родственных уз. Сколько раз сам Всеволод Юрьевич испытывал это в жизни! Не получилось ли то же самое с родными детьми?

Великий князь подумал: надо бы поговорить с сыновьями, убедить их не держать зла друг на друга. Правда, не очень-то надеялся, что разговор такой поможет. Волю отца они, конечно, выполнят — воспитаны в покорности. Но когда этой воли над ними не будет, согласятся ли выполнять волю старшего? К тому времени все станут взрослыми. Великий князь, даст Бог, проживет еще долго.

А став взрослыми, не кинутся ли один на другого, подобно сыновьям рязанского князя Глеба? Чтобы усмирить их, надо каждому дать столько, чтобы не чувствовал себя обделенным. Но ведь на всех не напасешься великих княжений, оно одно. Горько это признавать, но признать надо: великое княжение, то, что Всеволод Юрьевич создавал всю жизнь для блага земли своей и сыновей своих, и станет в будущем причиной раздора между детьми. Всегда великий князь чувствовал презрение, когда видел, что брат поднимает меч на брата. Неужто и его сыновьям такое суждено?

Так и не собрался поговорить с сыновьями, предоставив это матери. Надеялся, что Марья сможет найти для них слова, которые дойдут до их сердец, будут восприняты не как приказание или даже просьба, а как самое святое — материнский наказ.

Все шестеро, уже не раз побывавшие у матери поодиночке, пришли к ней накануне пострижения.

Весь город знал, что сегодня княгиня отправляется в монастырь. На улицах было людно. В этот первый день марта зима словно растерялась: позволила солнышку сиять, придержала мороз. Сиял снег под яркими лучами, сияли купола церквей. А народ не радовался: горожане, собравшиеся на улицах проводить княгиню Марью, стояли строгие, среди баб кое-где слышался плач. Ее любили в городе. Многим она помогла на своем веку, многих защитила от несправедливостей, которых в любой жизни хватает. Доброта и кротость великой княгини были известны всем. И люди, привыкшие к тому, что есть у них в лице княгини Марьи надежная защитница, искренне горевали, что она должна их оставить. В разных местах города с церковных звонниц раздавались медленные удары колоколов. В княгинином монастыре все было в движении — готовились встретить княгиню с большим почетом. Хоть и не принято было уход из мира сопровождать суетой, но княгиня столько добра сделала для своего монастыря, что ни у кого сомнений не вызывала необходимость воздать ей подобающие почести.