2. Филон. Как раз поэтому сам Харин предложил нам, — если мы пожелаем услышать правду о том, как произошло все это, — обратиться к тебе, Ликин. Дионик тоже говорил ему, что сам не был свидетелем всего происшествия, ты же, по словам Харина, в точности знаешь о случившемся. Ты и самое беседу сможешь припомнить, ведь ты не пренебрегаешь подобными речами, но слушаешь их с полным вниманием. Поэтому, надеюсь, ты не замедлишь угостить меня приятнейшим этим угощением, приятнее которого, не знаю, найдется ди для меня другое, тем более что пировать мы будем трезвыми, мирно, без кровопролития, вдали от стрел неприятеля. Скажи: старики, что ли, нарушили своим бесчинством порядок обеда или молодежь, возбужденная неразбавленным вином, стала говорить и делать нечто совсем уже непристойное?

3. Ликин. Слишком уж дерзко ты требуешь, Филон, чтобы я подробно рассказал о неприятностях, приключившихся за вином, в опьянении, и вынес их на общий суд, тогда как следовало бы все предать забвению и считать это делом Диониса, бога, который не оставил, пожалуй, — сколько я знаю, — ни одного человека не посвященным в вакхические таинства.284 Разве не свойственно только дурным людям допытываться о подробностях, которых лучше не выносить с собой, уходя с пирушки? Недаром поэт сказал: «Ненавижу тех, кто помнит, что было на пиру», — и Дионик неправильно поступил, разболтав обо всем этом Харину и щедро облив помоями почтенных философов. Я же — и не проси! — ни слова не скажу.

4. Филон. Я вижу, ты ломаешься, Ликин! Хоть передо мною не следовало бы так поступать, — ведь я доподлинно знаю, что тебе самому сильнее хочется рассказать, чем мне тебя выслушать. Мне кажется, не окажись у тебя слушателей, ты с удовольствием подошел бы к первому попавшемуся столбу или к изваянию и все бы перед ними излил единым духом. И право, если я соглашусь оставить тебя в покое, ты сам не дашь мне уйти, пока я не выслушаю тебя, но станешь удерживать, пойдешь провожать и будешь меня упрашивать. Так вот: я тоже в свою очередь начну ломаться перед тобой, и, если тебе так хочется, — мы уйдем и расспросим об этом другого, а ты не говори, пожалуйста.

Ликин. Только не надо сердиться! Я уж расскажу, если так тебе этого хочется, только с условием, чтобы ты не распространял далее.

Филон. Если я еще не совсем забыл, что за человек — Ликин, то ты сам это лучше сделаешь и не замедлишь рассказать всем, так что во мне и нужды никакой не будет.

5. Вот что скажи мне прежде всего: не по случаю ли женитьбы своего сына Зенона угощал вас Аристенет?

Ликин. Нет! Напротив, он сам выдавал дочь Клеантиду за изучающего философию сына ростовщика Евкрита.

Филон. Зевсом клянусь, красавец мальчишка! Нежен он только еще, по правде сказать, и немного зелен для брака.

Ликин. Не нашлось, видимо, другого, более подходящего, — а этот и скромен, как кажется, и философией увлекается, да к тому же единственный сын богача Евкрита, — вот Аристенет и выбрал его из всех прочих.

Филон. Это, конечно, немаловажная причина — богатство Евкрита!.. Однако, Ликин, кто же присутствовал на обеде?

6. Ликин. Стоит ли перечислять всех гостей? Из людей, имеющих отношение к философии и красноречию, — о них, пожалуй, тебе хочется прежде всего услышать, — присутствовали: старик Зенофемид из Стои и с ним Дифил, прозванный Лабиринтом, — учитель сына Аристенета, Зенона; из перипатетиков был Клеодем, — знаешь: болтун, обличитель, «меч» или «нож», как зовут его ученики.285 Был там и эпикуреец Гермон. Едва он вошел, как тотчас стоики насупились и отвернулись от него, и было очевидно, что они гнушаются им, точно проклятым отцеубийцей. Все они как близкие друзья Аристенета были приглашены на обед, и с ними вместе грамматик Гистией и ритор Дионисодор.

7. А ради Херея, жениха, приглашен был на обед благообразный и, судя по внешнему облику, необычайно скромный человек, платоник Ион, учитель молодого человека, — такой величественный, многие зовут его «отвесом», имея в виду прямоту его мысли. И когда он вошел, все расступились и встретили его, словно он стоял выше их. Прямо надо сказать, присутствие дивного Иона напоминало посещение пира божеством.

8. Уже пришло время возлечь за стол, ибо почти все гости собрались. Все ложе направо от входа заняли женщины, а было их немало; тут же в окружении этих женщин сидела невеста, вся закутанная покрывалом. Против входа заняло места множество прочих гостей, каждый сообразно достоинству.

9. А против женщин первым поместился Евкрит, рядом с ним Дристенет. Затем возникло сомнение: должен ли раньше лечь стоик Зенофемид, по преклонному возрасту, или Гермон-эпикуреец, как жрец Диоскуров и представитель одного из знатнейших семейств в городе. Зенофемид, однако, разрешил эту задачу, заявив: «Аристенет, если ты меня положишь после этого эпикурейца, чтобы не сказать ничего худшего, — я тут же покину твой пир». С этими словами Зенофемид подозвал своего раба и сделал вид, что собирается уходить. Но Гермон сказал: «Получи, Зенофемид, первое место! А только, оставляя в стороне все прочее, ты должен был бы уступить место мне, как жрецу, даже если ты пренебрег Эпикуром».

«Смешон мне, — возразил Зенофемид, — жрец эпикуреец». И, сказав это, он возлег, а после него все-таки лег Гермон; потом перипатетик Клеодем, за ним Ион, ниже него — жених, потом я, подле меня Дифил, ниже Дифила его ученик Зенон, далее ритор Дионисодор и грамматик Гистией.

10. Филон. Ого, Ликин! Да эта пирушка, о которой ты рассказываешь, — просто храм наук, полный ученых мужей. Воистину, я одобряю Аристенета: справляя многожеланный праздник, почел он достойным прежде всего угостить людей мудрейших и, что самое главное, каждой философской школы, — и не так, чтобы одних пригласить, а других нет, но всех вперемешку.

Ликин. Это потому, друг мой, что Аристенет не таков, как большинство богачей: для него просвещение не безразлично, и большую часть жизни он проводит в общении с подобными людьми.

11. Итак, мы угощались первое время в полном спокойствии. Наготовлено было много всякой всячины. Впрочем, я думаю, никакой нет нужды все это перечислять: подливки, пирожки, лакомства — всего было вволю.

И вот, я слышу, Клеодем, наклонившись к Иону, сказал: «Посмотри-ка на старика (он имел в виду Зенофемида). Как он начиняется закусками! Плащ у него весь залит похлебкой, а сколько кусков он передает своему рабу, стоящему позади, в уверенности, что никто этого не замечает, и забывая о тех, кто возлежит ниже него. Укажи-ка на это Ликину, чтобы он был свидетелем». Однако мне никакой не было надобности в указаниях Иона, так как я еще задолго до них все это разглядел с моей наблюдательной вышки.

12. В то время как Клеодем говорил, ворвался незваный киник Алкидамант с общеизвестной плоской цитатой: «Менелай без зова явился».286 Конечно, большинству присутствующих поступок его показался бесстыжим, и они также ответили самыми общеизвестным изречениями, вроде: «Менелай, ты утратил рассудок», или:

или пробормотали про себя другие подходящие к случаю милые шутки. Открыто же никто не решался говорить, так как все чувствовали страх перед Алкидамантом, этим поистине «доблестным крикуном», способным облаять тебя громче всех киников, — почему он считался лучшим и ужаснейшим среди них.

13. Сам же Аристенет, похвалив Алкидаманта, предложил ему взять первое попавшееся сиденье и сесть подле Гистиея и Дионисодора.