Вскоре Фрезер вернулся и шепотом сказал, что с улицы слышна немецкая речь и кто-то бьет ногой в дверь. Я поднялся к парадной двери и прислушался.

Действительно, раздавались какие-то голоса. Потом послышался очень знакомый мне голос:

— Вы идите, я здесь переночую!

Я сделал знак Фрезеру, чтобы он спрятался, и открыл дверь. Передо мной стоял обросший щетиной, похудевший, Вольфганг Матерн.

— Привет, старик! — сказал он мне. — Привет! Салют! — Он вошел в дом, прикрыл дверь. — Ну, что же мы стоим? Приглашай!.. Я знаю, что ты на меня сердишься. Но разве я виноват?..

Мы прошли вместе с Вольфгангом наверх. Он заглянул в гостиную, которую я не убирал, и осветил фонариком стол.

— Ты пьешь, Карл? — спросил Вольфганг и внимательно взглянул на пачки с деньгами. — Ты к ним не притронулся? — удивился Вольфганг. — Ну и хорошо! — Он засунул в карман две-три пачки. — Так чем ты занимаешься? Все тоскуешь?

Ах, Карл, Карл, так нельзя!.. Нужно проще, проще подходить к таким переживаниям. Это не немецкая черта…

Я провел Вольфганга в лабораторию. На мраморной доске, обожженной многими взрывами, лежал кусок свежеприготовленного тола. В руках у Вольфганга вспыхнула зажигалка, он поднес ее к окурку сигареты. Лицо его, отекшее и постаревшее, выглянуло из темноты. Я достал из стоящей в углу стреляной гильзы от немецкого снаряда пучок тонких прутьев, поднес их к пламени.

Вольфганг услужливо чиркнул зажигалкой. Дерево вспыхнуло.

— Так чем ты занимаешься, Карл? — спросил меня Матерн.

— А вот сейчас увидишь… — ответил я ему и поджег тол.

Ярко вспыхнула взрывчатка, осветив кабинет и растерянное лицо Вольфганга.

— Это, это взрывчатка?

— Как видишь!

— Но это запрещено, Карл!

— Что делать… Пришлось не послушаться распоряжений вашего коменданта! — засмеялся я.

— Ты арестован, Карл Меканикус!.. — Матери полез за пистолетом, но я схватил его за руку, и он застонал от боли. — Ты просчитался, Карл! Просчитался! Ты надеешься, что сюда придут американцы! Ха… Я только сейчас вырвался из котла, в который угодила армия фон Клюге… И я заявляю тебе, что мы выиграем войну, выиграем, несмотря ни на что!

Я вырвал из руки Вольфганга пистолет и бросил этого негодяя в кресло.

— Будет заключен мир, понимаешь, сепаратный мир! — торопливо продолжал он. — Черчилль и Рузвельт не допустят большевистские армии в Берлин! Ты понимаешь?

Мы победим… Тебе придется извиниться передо мной, Карл, извиниться!..

Союзники передерутся со дня на день! Эта американская волосатая горилла Брэдли* терпеть не может английского командующего Монтгомери* и называет его сушеной саранчой!.. Мы всё знаем!.. Американцы валят вину за все неудачи на англичан. И, пока они ссорились друг с другом, фон Клюге вывел из фалезского котла во Франции лучшие дивизии: Ты ничего не понимаешь, Карл!.. Не так просто нас победить!.. — Матери говорил, как автомат. Он совершенно утратил всякое чувство реальности. — Мы еще покажем вам всем! А ты? Из-за какой-то случайности — подумаешь! — пристрелили кого-то там… Ты изменник!.. Нам только остановить фронт на Востоке хотя бы на месяц… И мы показали бы всем!..

Матерн попытался встать, но я вновь швырнул его в кресло. В комнату вошел Фрезер, плотно прикрыл шторы, зажег свет.

— Забери его! — сказал я Фрезеру. — Он мне мешает…

Только сейчас до Матерна дошло все случившееся., Fro лицо стало приобретать осмысленное выражение. Он хотел что-то сказать, но Фрезер хорошим ударом оглушил его. Снизу, из подвала, пришли мои товарищи по отряду Сопротивления и вынесли Матерна.

— Он еще пригодится… — сказал Фрезер. — Теперь, Карл, вам здесь нечего оставаться, идемте с нами.

Все следующие дни через Динан двигались отступающие армии немцев. Силы Сопротивления вышли из подполья. И перед армиями союзников лежала, по сути дела, уже освобожденная нами Бельгия.

Нам вновь пришлось взяться за оружие в декабре 1944 года, когда танковые армии нацистов ринулись через Арденны к Динану. Застрявшими в снегу, километрах в десяти от Динана, танками закончилась эта последняя крупная авантюра Гитлера, главные силы которого были к тому времени разбиты или скованы героическими армиями Советов.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

«Преступления» рода Меканикусов.

— Секрет красного лоскута

I

И вот пришла долгожданная победа! Жизнь понемногу входила в свою колею. Я стал работать на химическом комбинате вблизи Льежа, по целым месяцам я не приезжал в свой ставший совсем заброшенным дом в Динане.

Иногда ко мне приходил Фрезер. Он все время жил в огне политических схваток.

Правительство Пьерло* приказало силам Сопротивления, мужественно боровшимся против фашизма, сдать оружие. Католики требовали возвращения короля-предателя на престол… Страна кипела, вновь поднимали голову фламенганы и рексисты.

Фрезер рассказывал обо всем этом с горящими глазами. Я любил этого человека, но не разделял его коммунистических взглядов. Мне казалось, что мир есть мир, что он хорош, каким бы ни был, и что все в конце концов устроится.

Иногда мы спускались вместе с ним в подвал, где в дни войны помещалась наша лаборатория взрывчатых веществ. Воспоминания о недавнем охватывали нас. И, признаться, здесь, в этом подвале, слова Фрезера казались не совсем лишенными смысла, как там, наверху, в комнатах, залитых солнечным светом, наполненных гудками пароходов, идущих по Маасу, и звуками пробуждающейся мирной жизни.

Вскоре я взял отпуск на несколько дней. Мы ушли вместе с Фрезером в Арденны.

Бродили по проселочным дорогам, мима следов прошедших здесь танковых полчищ.

Фрезер показывал мне памятные места боев, так как вместе со своим отрядом участвовал в марше по ликвидации Арденнского «выступа».

А когда мы вернулись в Динан, произошел случай, имевший самое глубокое влияние на мою последующую жизнь, В первых числах мая я получил письмо. В нем говорилось, что меня хотят видеть по делу, связанному с моим отцом, Юстусом Меканикусом. Я отправился по указанному адресу. В небольшой гостинице Льежа меня ждал очень подвижной, несмотря на более чем преклонный возраст, человек. Он назвал себя. И имя его было мне знакомо, только я сразу не смог вспомнить, где и когда я его слышал.

— Много лет назад, — сказал мне Анри Рюдель, адвокат и «немного историк», как он себя отрекомендовал, — я знавал вашего отца, Юстуса Амедео Меканикуса. Вас тогда, простите, и в помине не было… В тысяча девятьсот восемнадцатом году я должен был неожиданно покинуть Париж… Для адвоката интересоваться — я бы сказал, слишком интересоваться — историей происхождения богатств некоторых влиятельных фамилий небезопасно… Да, да, голубчик! Мне так и хочется назвать вас Юстус, вы удивительно похожи на него… История Франции знает немало случаев самой страшной расправы с любопытными адвокатами. В дни Коммуны, в самые жестокие дни массовых казней, всех поразила особенно отвратительная, особенно жестокая расправа над Мильером*. Да, Мильер сочувствовал Коммуне, но уничтожен он был прежде всего как человек, осмеливавшийся разоблачить мошеннические проделки биржевых политиканов, друзей и соратников премьер-министра Тьера. Я сумел избежать расправы… Да, не удивляйтесь. Это было в двадцатые годы двадцатого столетия, но я получил достаточно ясные предупреждения и вынужден был покинуть Париж, покинуть Францию. Мне почему-то хотелось жить!.. — Рюдель рассмеялся. — Как, впрочем, мой дорогой Карл, как, впрочем, хочется и сейчас, а мне уже за восемьдесят, за восемьдесят, дружок… Только теперь я смог вернуться во Францию, только теперь!.. Все мои вещи были сохранены семьей привратника. Он сам, бедняга, давно умер. Все оказалось цело, свалено в одну из комнат, но цело. Даже письма, даже те письма, которые пришли ко мне сорок лет назад. Письма от людей, покинувших этот мир. Среди этих писем было и письмо вашего отца. Собственно даже не письмо, а огромный пакет, полный прелюбопытных бумаг.