Сахаров, на мой взгляд, стоит последней точкой на линии лучших традиций России, идущих от и через Чаадаева, Герцена, Толстого, Короленко, Чаянова, так же, как и лучших традиций человечества. Не случайно Сахаров называл Альберта Швейцера и Альберта Эйнштейна людьми, способствовавшими формированию его мировоззрения.

«Враг внутри страны номер один — это Андрей Сахаров!» — сказал в 1978 году на Коллегии КГБ Юрий Андропов^[24], кумир находящихся ныне у власти его коллег.

И в связи с этим встает вопрос, почему советские правители не выслали Сахарова из страны, как Солженицына, Максимова, Зиновьева и многих других? Ответ, на мой взгляд, очень простой: они понимали, что на Западе он был бы еще опаснее для их режима, чем в стране. В отличие от упомянутых выше деятелей он не стал бы раскалывать политэмиграцию и отталкивать от нее демократическую общественность мира и мог бы стимулировать сильнейшее давление стран Запада на правителей СССР в защиту прав и свобод людей. И эмиграция, и КГБ не смогли бы его блокировать, шельмовать: известность и репутация Сахарова в мире были бы для них непреодолимой преградой.

И еще о личности Сахарова. В его архиве мне встретилось поразительное высказывание: «...Судьба моя была в каком-то смысле исключительной. Не из ложной скромности, а из желания быть точным замечу, что судьба моя оказалась крупнее, чем моя личность. Я лишь старался быть на уровне своей судьбы».

Могут найтись люди, которые увидят в этих словах реалистическую оценку Сахаровым своей личности. Но я решительно с этим не согласен. Это мнение Сахарова в принципе ошибочно. Великая деятельность всегда представляется крупнее личности деятеля, особенно для самих деятелей. Перечитывая роман «Иосиф и его братья» Томаса Манна, мудрейшего человека, я наткнулся на такой фрагмент: «Но до чего же трудно сделать из себя то, для чего ты создан, и подняться до уровня намерений, связываемых с тобой Богом, даже если эти намерения довольно скромны; намерения же, связанные у Бога с Иосифом, были очень даже значительны, и Иосифу ничего не оставалось, как поднатужиться».

Иосифу это удалось, и Сахарову — тоже. Но этого мало. В случае с Сахаровым мы имеем редкий пример, когда личность деятеля оказывается даже крупнее или важнее самой деятельности. Она изнутри освещает ее, согревает и многократно усиливает ее эффективность. Это имел в виду и Валентин Турчин, когда писал о далеко идущем влиянии «модели поведения» Сахарова. Но сам Сахаров этого не мог видеть: это можно увидеть только со стороны.

Тем не менее сегодня Сахаров представляется огоньком, оставшимся за спиной России. И с каждым днем свет этого огонька меркнет: Россия все дальше уходит от обозначенного им пути в сторону, к прошлому, что равносильно — к пропасти.

Сахаров выступал за конвергенцию социализма и капитализма, Россия же, доверив управление собой перекрасившимся номенклатурным коммунистам и их интеллектуальной обслуге, пошла к капитализму, точнее — к «конвергенции» капитализма с бандитизмом, к реформам Гайдара — Чубайса.

Сахаров выступал за передачу верховной власти демократически избранным Советам. Россия же пошла к президентскому самодержавию. Сахаров никогда бы не поддержал конституционный переворот и расстрел Верховного Совета, с чего и началось установление в стране нового самодержавия. (Если кто скажет, что Елена Боннэр поддерживала тогда Ельцина, то я напомню, что она потом решительно и публично признала это своей тяжелой ошибкой!)

Сахаров выступал за свободу самоопределения народов, но никогда бы не поддержал антиправовой путь ликвидации СССР через сговор в Беловежской пуще. Не поддержал бы он, разумеется, и войну в Чечне, ни первую, ни вторую (ставшую следствием первой), как не поддержал и войну в Афганистане.

Сахаров выступал за интеграцию России в сообщество цивилизованных и демократических стран. Россия же сейчас все более отдаляется от этого сообщества, то и дело впадая в антизападную и антиамериканскую истерию.

Наконец, Россия допустила к власти людей той категории, которые были заклятыми врагами Сахарова, пытками сократившими ему жизнь.

Отвернувшись от Сахарова, Россия отвернулась от демократии и цивилизации к авторитаризму и средневековью, от будущего к прошлому.

Часть третья НА ДРУГОЙ ПЛАНЕТЕ

Глава 15 Перелет

В конце октября 72-го года, перед президентскими выборами в США, в ОВИР неожиданно стали вызывать «отказников» и давать разрешения на эмиграцию, да еще и освобождать от налога за образование. Началась так называемая «никсоновская волна».

Еврейские организации в США все-таки, видимо, додавили Никсона, и он тихонько попросил Брежнева помочь ему: выпустить сотню семей «отказников». И коммунист Брежнев решил помочь антикоммунисту Никсону остаться на второй срок.

Люди, получившие разрешение, ходили пьяными от счастья. ОВИР гудел. Со мной получилась совершенно кафкианская история. Я пришел в ОВИР с одним из моих друзей, которого вызвали туда для получения разрешения. Мы с ним ждали, когда его вызовут наверх, на второй этаж, где заседала комиссия во главе с каким-то генералом, выдававшая разрешения. Как вдруг посетители, стоявшие на лестничной площадке второго этажа, стали кричать сверху, что вызывают меня!

Как все это произошло, откуда они знали, что я пришел в ОВИР, я до сих пор не понимаю! Следили, что ли, за мной все время?

Я получил неделю на сборы. Обычно давали месяц. Но из США и из Израиля мне звонили активисты организаций, помогавших советским евреям, и советовали не добиваться продления срока выездной визы, все бросать и немедленно выезжать — до 4 ноября, до президентских выборов в США!

И действительно, после выборов разрешения «отказникам» вновь перестали давать и восстановили выплату налога за высшее образование.

Лететь мы должны были в Вену, а оттуда — в Рим, и уже там хлопотать о визе в Англию. Рим был перевалочным пунктом для эмигрантов из СССР, не желавших ехать в Израиль. В Риме обосновалась американская еврейская организация помощи эмигрантам из СССР, не едущим в Израиль, — «Хаяс».

За неделю надо было провернуть множество дел, обегать пол-Москвы, купить авиабилеты до Вены, сдать квартиру, сдать багаж, организовать проводы для друзей-соратников, ну и главное — получить визы.

Между прочим, за визу (на одного человека) надо было платить 600 рублей, плюс 500 рублей за отказ от советского гражданства. Точнее, за отъем, ибо гражданство отнималось принудительно. Не откажешься от гражданства — не получишь визу. Есенин-Вольпин, отличавшийся особым, математическим юмором, пустил шутку, что взимание пятисот рублей за отказ от советского гражданства — это прорыв к рыночным отношениям, при которых цена определяется спросом. За приобретение гражданства СССР тогда надо было платить всего лишь 50 рублей!

У меня денег для оплаты виз и отказа от гражданства (1100 рублей в сумме на одного человека, а нас было трое!), разумеется, не было. По тем временам это были большие деньги. Работая, к примеру, в «Литгазете», я зарабатывал 110 рублей в месяц. А еще надо было оплатить авиабилеты и выкупить 200 долларов, полагавшихся на семью. Деньги, увы, пришлось опять брать у мамы.

Неделя сборов превратилась в сумасшедший дом. Последние двое суток мы провели в квартире мамы, чтобы побольше побыть с ней перед разлукой. И все это время я помнил о висевшем надо мною Карпове, ждал встречи с ним. С предельной осторожностью я передал одному из самых близких мне «корров», Крису Кетлину, фотопленку моей рукописи «О самом главном».

Самолет наш, австрийской авиакомпании, улетал утром 1 ноября — в последний день действия наших виз. В аэропорт мы приехали одними из первых, задолго до отлета. Однако служащие все время отстраняли нас от входа, пропуская других пассажиров. Мы терпеливо стояли у дверей. И вдруг нам объявили, что посадка закончена: самолет перегружен!