***

Громкие крики и пение достигали самого отдаленного уголка сада. Из-за монастырской ограды доносилось лошадиное ржание, барабанный бой, громыхание телег. Волной накатывали взрывы смеха. Робко пробовала голос скрипка.

Три юные монахини, занятые прополкой грядок, молча переглянулись. Немного погодя Эльза опустилась на камень и уронила грязные руки на колени. Не говоря ни слова, склонила голову.

— Как бы я хотела хоть раз побывать на празднике, — прошептала Авэ.

— Ты не должна так говорить!

— Но если я об этом думаю!

Внезапно за их спинами послышался шорох.

Эльза испуганно оглянулась.

— Не бойся, — рассмеялась Катарина, — это птичка.

Гам за стеной усилился. Громкие возгласы, вой и свист смешались с рукоплесканьем и криками «Аллилуйя!».

— Должно быть, они только что показали народу кусок рубахи святой Марии Магдалины, — тихо произнесла Катарина, напряженно вслушиваясь.

Меж тем суматоха за монастырской стеной стихала, и неуверенные женские голоса затянули песню.

— А теперь, наверное, выставили напоказ ящик с каплями крови апостола Павла.

Эльза удрученно разглядывала свои руки.

— До глубокой ночи чистила я золото, а когда закончила, пришла сестра Аделаида и отыскала крохотное пятнышко. По ее словам, я не способна к этой работе…

— Ты же знаешь, Эльза, она стара и ворчлива.

— Иногда я желала бы себе самой…

Испуганно посмотрела Катарина в лицо подруги.

— Вспомни, какой ты давала обет!

И все трое вновь молча склонились над грядками.

Катарина выдергивала крапиву, выросшую между базиликом и зеленым луком. А Авэ тем временем прокралась к стене. И попыталась проделать в кладке щель. Эльза укоризненно покачала головой.

Запели скрипки, приглашая к танцу. Праздник освящения церкви — крестьяне окрестных деревень ежегодно устраивали его в честь монастыря сестер-цистерцианок и его святых реликвий (за что им великодушно обещали отпустить грехи) — был в разгаре. За оградой вовсю веселилась молодежь.

Авэ прижалась лбом к холодному камню и всхлипнула:

— Хочу туда, я тоже хочу туда!

Ее подруги смотрели в землю.

Когда некоторое время спустя Катарина распрямила спину, она заметила белую фигуру, идущую к ним от здания церковного конвента. Черная вуаль трепетала на ветру — казалось, монахиня бежала.

— Это Вероника, — сказала Эльза.

Монахиня замахала им обеими руками.

— Она зовет нас, — прошептала Катарина, — пойдем. И крепко взяла Авэ за руку.

В зале с колоннами собралась вся обитель. Под пыльными сводами было душно и жарко. Из-под налобных повязок на лица сестер стекал пот. Катарина втянула грязные руки в рукава и беспомощно оглянулась. Страшное напряжение чувствовалось в зале. Плотно сжав губы, замерла рядом с благочестивой матерью-настоятельницей ее помощница. Аббатиса же стояла, сцепив руки на груди, взгляд ее тревожно перебегал с одного лица на другое.

— Сестры, дочери мои, я велела вас позвать, потому что, сестры… это ужасно!

Невнятный гул прокатился по толпе монахинь.

— Они забросали камнями и грязью сосуд с волосами Пресвятой Девы! Предатели и кощунники объявились в толпе. Они отказываются чествовать Божию Матерь. Посевы зла восходят!

— Верните сокровища в церковь!

— Где охрана и служки?

— Пусть герцог пришлет солдат!

— Ужас! Какой ужас!

Одни сестры подобрали юбки, словно намеревались спасаться бегством от святотатцев, другие — окаменели.

Первой пришла в себя Маргарете фон Гаубитц; опираясь левой рукой на локоть помощницы, она, прося тишины, воздела вверх правую руку.

— Дочери мои! Что бы ни случилось, все претерпим в спокойствии и вере. Я приказала служкам вернуть в церковь священные реликвии, запереть их на замок и охранять. Теперь же пойдем и все вместе преклоним колени в молитве. Разве не велел нам отец Бернар противопоставлять мирской суете тишину и молитву?

Монахини склонили головы. Катарина покосилась на Авэ. Та тоже сокрушенно опустила очи долу.

С особой страстью молились этим вечером юные монахини, прося милости и своим грешным душам, и этому безумному миру.

«Domini est terra et plenitudo eius orbis terrarum et universi qui habitant

in eo…»

«Божия земля и все, что ее наполняет, весь круг земной и все живущие в нем…»

***

Праздник освящения церкви закончился. Монахини спрятали свои сокровища в потайную комнату и навесили на нее двойной замок. За монастырской оградой, в долине реки, опять установилась тишина.

Налетел холодный восточный ветер, засвистел в оконных щелях, разогнал по серому небу печной дым. Сестры поплотнее закутались в свои тонкие накидки и попрятались в кельях. Мощные стены церкви и монастырских строений все еще хранили остатки летнего тепла.

Катарина сидела на своем обычном месте на хорах, на коленях девушки лежала раскрытая книга. Черная вуаль падала юной монахине на плечи, руки беспокойно скользили по обрезу книги.

Тяжелые серые облака затянули небо; сквозь узкие окошки в церковь проникало очень мало дневного света.

Слабое пламя лампадки трепетало перед алтарем, из углов храма вырастали тени.

Катарина ничего не видела и не слышала. Ее губы беззвучно двигались; иногда, споткнувшись на каком-нибудь слове, она прерывала чтение. Перед ней лежали отнюдь не тексты молитв — уж их-то она затвердила наизусть.

«…Итак, не поможет душе, если облачим тело в расшитые золотом одежды, как поступают священники и духовные лица, если будем телами нашими находиться в церквах и святых местах, если будем жить среди святых предметов и реликвий, если будем телом нашим преклоняться в молитве, поститься, путешествовать к святым местам и творить все те добрые дела, которые в теле и через тело пребывают вовеки. Должно быть еще нечто, приносящее душе набожность, кротость, свободу…»

С громким вздохом захлопнула Катарина книгу. Но клочок бумаги — на нем был написан только что прочитанный текст — остался лежать меж страниц.

«Он не в своем уме, этот человек. Экая бессмыслица… Только безумец может написать такое».

Катарина скользнула взглядом по сводам и тонущей в темноте стене. Там, в нише, стояло старое изваяние, перед ним горели две свечи.

Со страхом взирала Катарина на сокрушенное тело Сына Божия. Ужасали не только пробитые руки и ноги: дугами выступали ребра худой груди, в правом боку зияла глубокая рана, лицо искажено страданиями. Одна рука бессильно повисла, другая, поднятая вверх, застыла с раскрытой ладонью, как бы ожидая подаяния…

Пресвятая Мария держала тело Сына на руках своих, и лицо ее словно бы окаменело от нестерпимой муки.

«О, Мать Страданий, — мысленно вздохнула Катарина, — хорошо, что нет у меня сыновей, я бы такого не вынесла».

Легонько скрипнула дверь. Катарина затаила дыхание и прижала книгу к груди. Две монахини проскользнули на хоры, одна уселась рядом с Катариной. Девушка вздохнула и вновь раскрыла книгу.

— До чего же тяжело это читать, Авэ. Откуда у тебя эти листки?

— Тсс!

Вторая монахиня — это была Маргарете, сестра Авэ, — испуганно заозиралась.

— Верни их нам, если не хочешь читать дальше.

Катарина отрицательно покачала головой.

— Нет, нет, дай мне время до завтра. Потом обменяемся молитвенниками, листки я вложу внутрь…

Все трое замолчали. В сумраке Катарина с трудом разобрала:

«Все вышеназванное может иметь, исполнять и требовать исполнения от других и злой человек. Но не вредит душе, если тело носит неосвященные одежды, ест и пьет в несвятых местах, не едет поклоняться святыням и не молится…»

— Неужели все это было напрасно, Авэ, — голос Катарины дрожал, — бесконечные посты, молитвы, пение псалмов?

— Да, все напрасно, — тихо, но твердо ответила Авэ.

— Но ведь только он один это утверждает! Один против всех! Против нашего отца Бернара, против святого Бенедикта, против папы и кардиналов…

— Тем не менее он прав!