Первое — это вопрос о форме имени, на что указывал Д. Вильсдорф (см. пред. примеч.). О проблеме римских имен у греческих авторов мы уже говорили выше (см. наст, гл., § 2). Аппиан, по его собственным словам, придерживается здесь совершенно правильного принципа: «Что же касается имен у римлян, то у них, как и у всех людей, издревле для каждого было одно имя, после же их стало два; и немного времени прошло, как и третье начали давать некоторым для того, чтобы было легче их узнавать в связи с каким-либо событием в их жизни или как отличие его доблести, подобно тому, как и из эллинов некоторым к их именам были прибавлены прозвища. Я же буду иногда буду упоминать и все имена, притом преимущественно называя наиболее знаменитых, чтобы легче было узнавать этих мужей. Но по большей части и тех, и других я буду называть тем именем, которое считается главнейшим» (Prooem. 13, 51—52). Этому принципу Аппиан в целом следует и в «Иберийской книге». Поэтому у него лишь один раз встречается случай, когда он называет римлянина лишь по его преномену (Луций Корнелий Азиатик в 29, 114), в то время как обоих Сципионов в Испании после упоминания их полного имени (14, 54) в дальнейшем благоразумно называет лишь по их личным именам Гнеем и Публием (Гнея, кроме того, один раз и Сципионом). В отношении лиц, которые называются у Аппиана вообще только по одному из имен, он обычно предпочитает 14 X gentile и 11 X cognomen, а у тех, кто упоминается с двумя или тремя именами 7 X gentile и 15 X cognomen, где автор приводит только одно имя. Налицо некоторое преимущество когноменов, которое было бы еще очевиднее, если бы в это число входили не все лица, которые вовсе не имели когноменов. Таким образом, все это в совокупности, можно полагать, является результатом разумного применения разумного принципа.

Как же обстоит дело с интересующим нас лицом? Квинт Помпеи, сын Авла, там, где он в первый раз появляется (за исключением спорного пассажа 68, 291), обозначается полным именем, дальше же везде просто как Помпеи. Фабий Эмилиан сначала назван Фабием Максимом Эмилианом, сыном Эмилия Павла, «победителя Персея, царя Македонии» (65, 273), затем Максимом (65, 276). В 67, 283 он поименован как «брат Эмилиана, Фабий Максим Эмилиан», где это второй Эмилиан, вслед за которым трижды следует «Сервилиан» (67, 287; 68, 288 и 290). Ошибка слишком очевидная, чтобы говорить о ней дальше. Но то, что в 67, 283 вначале стоит «Эмилиан», тогда как обычно он всегда называется Максимом (см. также: 90, 392 и 395), вполне объяснимо, поскольку здесь «Максим» не помогает отличить одно лицо от другого. Таким образом, если говорить о Максиме Эмилиане, Аппиан хочет обозначать последнего именно с помощью его когномена «Максим». В отличие от этого, что характерно, в спорном пассаже 68, 291 стоит «Фабий Эмилиан» и, очевидно, как следствие, затем дважды «Эмилиан» (69, 293 и 70, 296), под которым, видимо, подразумевается Сервилиан (чье имя и было вставлено в текст издателями). Фабий Сервилиан, как упоминалось выше, после первого (и вместе с тем ошибочного) обозначения полным именем (67, 283) далее последовательно называется Сервилианом (67, 287; 68, 288 и 290). В трех других упомянутых местах он перепутан со своим более известным братом Эмилианом (68, 291; 69, 293; 70, 296), несмотря на то, что Аппиан именует последнего особым образом. Если признать обоснованной вставку пассажа 68, 291 между 65, 218 и 66, 219, то за исключением обеих вышеупомянутых конъектур, сделанных А. Шультеном (см. выше), следовало бы признать, что хотя Аппиан вначале дает полное имя Квинта Помпея, сына Авла, то затем в 67, 283 он называет его просто Квинтом. По мнению X. Гунделя, он поступил так уже во второй половине пассажа 66, 282^{174} (к кому относит Гундель начало 61, 283, к Квинкцию или Помпею, остается неясным). Очевидно, таким образом, что названная вставка не только вносит путаницу, но и заставляет предполагать, будто в «Иберийской книге» Аппиана имело место совершенно необычное употребление имен. То, что в дальнейшем о преторе Квинкции ничего не известно, не должно удивлять. Он разделил судьбу других преторов Гая Плавтия, Клавдия Унимана и Гая Нигидия, о которых мы знаем только то, что связано с их неудачами в Испании. О Плавтии мы знаем, что по возвращении в Рим за неудачное исполнение должности он был обвинен по закону de maiestate и удалился в изгнание (Diod., XXXIII, 2). Судьба консула Гая Гостилия Манцина хорошо известна. Квинт Фульвий Нобилиор подвергался нападкам Катона (Liv., per. 49). Для Квинкция, как и для других названных преторов, поражения в Испании должны были стать концом их политической карьеры. Поэтому у историков не было повода сообщить о них что-либо еще. Совершенно иная ситуация с Квинтом Помпеем. Действительно ли он накануне своего консульства сражался в Испании так бесславно^{175} или так, что об этом не сохранилось никаких известий^{176}, как то иногда предполагается? О том, что претура Помпея в тот момент была невозможна, справедливо писал уже Д. Вильсдорф^{177}: консул 141 г. не мог быть претором в 143 г., о пропреторстве же сведений нет (на это не обратил внимания А. Шультен^{178}). Кроме того, можно не просто уверенно предполагать в отношении 142 г. его присутствие в Риме в связи с консульскими выборами на 141 г., но оно засвидетельствовано источниками (Plut. Apopht. Scip. Min., 8). Исполнение Помпеем обязанностей консула, а затем и проконсула в Испании предполагает, что, во всяком случае, вплоть до своего избрания он пользовался в Риме определенной репутацией, каковая была бы немыслима, если бы до того он потерпел в Испании поражение во время претуры. Подобное для homo novus в такой момент карьеры означало крушение всех надежд. Ведь Помпею и позднее пришлось приложить немало усилий, чтобы избежать крупных неприятностей, которыми грозил ему заключенный им договор с нумантинцами (Cic. De rep., Ill, 28: acerrime se defendit). Его враги были весьма многочисленны: Квинт Цецилий Метелл (Val. Max., IX, 3, 7; VIII, 5, 1; Cic. Pro Font., 23; Dio Cass., XXXIII, 82), Луций Цецилий Метелл (Val. Max., VIII, 5, 1; Cic. Pro Font., 23), Гней и Квинт Сервилии Цепионы (Val. Max., VIII, 5, 1; Cic. Pro Font., 23), Луций Фурий Фил (Dio Cass., XXIII, 82), наконец, Сципион Эмилиан (Plut. Apopht. Scip. Min., 8).

Последний пассаж, пусть его историчность спорна[139], свидетельствует о том, что в политической жизни Рима Помпеи представлял собой величину, с которой приходилось считаться^{179}. Он добился высокого положения, будучи «из низкого и темного звания (hunili atque obscuro loco natus)» (Cic. Verr., II, 5, 181. — Пер. В. Н. Чемберджи), «исключительно благодаря самому себе, не опираясь ни на какие заслуги предков (per se cognitus sine ulla commendatione maiorum)» (Cic. Brut., 96. — Пер. И. П. Стрельниковой), что подтверждает и древнейшее свидетельство о нем, фрагмент из Публия Рутилия Руфа (7 HRR): «Помпеи старался, чтобы узнать народ и красноречиво приветствовал его (Pompeius elaboravit, uti populum Romanum nosset eumque artihciose salutaret)»^{180}. Все упоминания о нем в источниках указывают на его ревностное усердие в этом отношении. Ситуация во время консульских выборов на 141 г. была бы для него безнадежной, если бы он прежде неудачно исполнял должность. Таким образом, как сам текст Аппиана, так и общие соображения о тогдашнем политическом положении в Риме свидетельствуют против наместничества Помпея в Дальней Испании.