Будучи знаком с литературным творчеством Солоухина, я не сомневаюсь, что глава удалась. Владимир Алексеевич был человеком крупного природного дарования. Развить отпущенный Небом талант в полную силу Солоухину помешали бедность общей культуры и отсутствие значительных творческих и жизненных целей. По рукам и ногам его вязало крохоборство, ближние, быстрые по реализации цели. Ослабляла и расслабляла рюмка.

Но в эту главу Владимир Алексеевич вложил всю силу своего поэтического дарования, угасающего, но еще мощного темперамента и уже нездоровой фантазии.

Солоухин, я надеюсь, красочно воспроизвел то, что два с лишним года складывалось и зрело в его «творческой лаборатории», щедро восполняя воображением подробности, которые не удалось найти в архивных документах.

Но руку Владимира Алексеевича остановил страх.

Страх как подоночно-изобретательная сила

У нас есть возможность проследить, как страх, то есть врожденная трусость, с которой Солоухин не умел справляться, руководил его поступками, нередко формируя судьбу.

Страх заставил будущего поэта многократно изменить долгу перед Родиной, чтобы только не попасть из-за Кремлевской стены в холодные и опасные окопы.

Чтобы удержаться за Кремлевской стеной, он дал согласие доносить на своих товарищей по казарме. Став человеком гражданским, он доносил на товарищей-студентов, а затем и на литераторов, членов Союза писателей. Солоухин продолжал заниматься этим до самой перестройки.

Сколько судеб в своем стремлении угодить начальству он искалечил, неизвестно. А в сталинские времена ему было раздолье. Ведь Солоухин — провокатор и лжец. Там, где не было компромата, он его придумывал.

Документальных подтверждений от него никто не требовал. Беззастенчивая ложь устраивала его «работодателей». При этом чем грубее была ложь, тем она считалась качественней. А сводки, сообщения полагалось подавать каждую неделю.

Навыки профессионального доносчика-лжеца с полувековым стажем Солоухин привнес и в «Соленое озеро».

Тайная принадлежность к гигантскому и всевластному аппарату госбезопасности давала ему ощущение собственного могущества и личной защищенности. Отсюда шла «разрешенная смелость» некоторых книжно-газетных текстов, которая призвана была играть в первую очередь провокационную роль, привлекая к Солоухину фрондирующую публику.

От ощущения безнаказанности возникла и «смелость» его поступков, включая и откровенно хулиганские. По закону за многие выходки Солоухину полагались знаменитые пятнадцать суток с метлой под мышкой. Солоухина эта воспитательная мера не коснулась ни разу.

Грянула перестройка. С коммунистической партией, которая его столько лет сытно кормила, отправляя отдыхать за рубеж, и с «солдатами Дзержинского», которые ежемесячно подбрасывали ему на дагестанский коньяк и ресторанные дебоши, Владимир Алексеевич с шумно-демонстративным скандалом простился.

В одном Владимир Алексеевич, эта «глыбища», остался верен себе: в потребности бить коллег по ремеслу. Ему это занятие по-прежнему нравилось. Однако теперь любой ошельмованный литератор имел возможность ответить со страниц другой газеты. Недавняя стрельба «для избранных», когда заряжен только твой пистолет, уже не предусматривалась.

Что же придумал Солоухин на этот раз?

Я уже рассказывал: публикуя осенью 1991 года статью «Не наливают новое вино в старые мехи», Солоухин произвел разведку боем. Он искал подходящие мишени, известных людей на роль безответных кукол. На первое время он выбрал три объекта:

• писателя Лидию Гинзбург;

• писателя Юрия Трифонова;

• писателя Аркадия Гайдара, который стоял в этом списке на последнем месте.

Объектом своей дальнейшей воспитательно-идеологической работы в новых условиях Солоухин снова избрал не каких-нибудь там пьющих литейщиков или ворующих сотрудниц молочно-товарных ферм, а товарищей по ремеслу. Тоже очень известных. Только на этот раз мертвых.

Владимир Алексеевич совершенно точно знал, что они из-под могильных камней уже не подымутся, а потому ответных действий с их стороны ожидать не стоит. Тем более что Лидия Гинзбург — женщина. Ей склоку вообще затевать неприлично.

Но, радуясь своей находчивости, лауреат Госпремии Солоухин позабыл о живых.

За Лидию Гинзбург заступился ее сын, писатель Василий Аксенов. Из далекой Америки, без промедления, он дотянулся до Владимира Алексеевича. После чего имя «Лидия Гинзбург» солоухинские губы больше не шептали.

За Юрия Трифонова, которого любили все — и литераторы, и читатели, заступилось много народу. Иные писатели перестали с Солоухиным не только пить водку, но и здороваться. Имя «Юрий Трифонов» под шариковой ручкой полуклассика тоже больше не возникало.

А родня Аркадия Петровича Гайдара промолчала. Член Союза писателей Тимур Гайдар, встречая Солоухина в Доме литераторов, ни разу не дал ему по физиономии за оскорбление отца. Между тем имя «Аркадий Петрович Гайдар» выбито на мемориальной доске в память о погибших. Доска установлена в фойе того же Дома литераторов. Возле нее всегда горит огонь.

Не откликнулся Тимур Гайдар и на мое приглашение подать в суд на клеветника. Даже не позвонил сказать: «Спасибо тебе, Борис, но понимаешь…»

Объяснений такой сверхсдержанности существует несколько, но мы сейчас не станем на них останавливаться.

Когда через некоторое время Солоухину заказали человеконенавистническую книжку о Гайдаре, Владимир Алексеевич твердо знал: любое измышление об авторе «Голубой чашки» останется безнаказанным. Тогда и возникло цинично-опрометчивое название: «Соленое озеро». Еще не прочитав ни одного документа о хакасских событиях, Солоухин уже наперед знал, о чем будет «роман» и что станет в нем главным событием…

Наконец, «роман» был завершен. Оставалось запустить его в типографский станок. И тут в Солоухине снова пробудился уснувший было страх.

Пока автор «Соленого озера» приводил в своем «романе» полусказки изрядно выпивших фольклористов или исторические факты, к которым Голиков не мог иметь ни малейшего отношения, еще можно было сказать:

— Извините, это голос хакасского народа. Я, скромный летописец, только привожу его мнение.

Но эпическое полотно о том, как Аркадий Голиков заталкивал под лед женщин с грудными младенцами, как сердито пристреливал из маузера тех, кто ему сопротивлялся и не хотел лезть в воду… Ответ за такую «хакасскую клюкву» держать пришлось бы ему.

На беду Солоухина как раз к тому моменту уже начал вовсю действовать обновленный Уголовный кодекс Российской Федерации, статья 129 — «Клевета». Газеты регулярно печатали заметки с судебных процессов «в защиту чести и достоинства».

Существовали судьи, прокуроры, народные заседатели. Все, как снова вспомнил Солоухин, недавние читатели книг Гайдара, многократные зрители фильма про Тимура. Узнав, что в «Соленом озере» сплошь выдумки, они бы не пожалели Солоухину самых жестких параграфов из статьи № 129.

Впервые за довольно длинную жизнь Солоухин понял, что привычная безнаказанность для него закончилась. Пришло время отвечать.

И Солоухин (возможно, рыдая) вырезал из книги «Соленое озеро» интригующую главу, заявленную еще на обложке.

Уроженец Владимирской области, что в России, Владимир Алексеевич Солоухин произвел своему «роману» «Соленое озеро» харакири.

Придумали харакири японцы. Энциклопедические словари объясняют: это способ самоубийства. Если высокопородный житель Страны восходящего солнца совершил ошибку, то и сегодня он еще может «сохранить лицо», вспоров себе кинжалом живот[95].

А Владимир Алексеевич вынужден был произвести подобное же харакири своей Главной, самой известной книге. За неимением ритуального кинжала и тупорылого самурайского меча Солоухин вспорол ей брюхо ножницами и вырезал кульминационную главу про утопление на Соленом озере, будто бы совершенное Голиковым.

Это было все равно, как если бы вырезать из «Анны Карениной» несколько страниц про поезд, рельсы и женщину, которая бросилась под колеса.