В МАРСЕЛЕ
От внимания косея,
В гаме давки и возни,
Я шатаюсь по Марселю
В окруженьи матросни.
Корабли неторопливы,
Как бухгалтерский отчет.
Запах рыбы и оливы
Переулками течет.
Ныне мир чужой — обуза,
И вино чужое — яд,
Лишь одно спасает: в ряд
Сухогрузы из Союза,
В лоск надраены, горят.
И тоску мою рассеяв,
Флаг алеет, ярче губ.
И несется по Марселю
Дым Отечества из труб…
1971
Я ЛЕЖУ У ФОРШТЕВНЯ, НА БАКЕ
Я лежу у форштевня, на баке,
И читаю глубин полумрак,
Где вгрызаются грузные раки
В погребенье железных коряг.
Слышу каперов хриплые крики,
Свист мистраля, что бьет в такелаж.
И летят каравеллы и бриги
На безжалостный свой абордаж.
И корма исчезает под пеной.
Как дракон, оседает на дно.
Это славно, что смертью отменной
Нам из жизни убраться дано.
Не в пуху подлокотных подушек,
В бормотанье попов и тоски, —
Умираем, походные души,
Как и прожили век — по-мужски:
Чтобы сердце сжигали пожары,
В жилах сущего пенилась вновь
Неуемная кровь Че Геварры,
Раскаленная Дундича кровь,
Чтоб волна закипала у лага,
И заря у продымленных рей
Пламенела разливами флага
Над соленою синью морей!
Марсель, 1971
ОГОНЬ ВОСПИТЫВАЛ ЖЕЛЕЗО
Огонь воспитывал железо, —
И так, и этак его жег.
И все попыхивал: «Полезно…
Погорячись еще, дружок…»
Оно вскипало, как Отелло,
До черноты впадало в дрожь.
И в мертвое, казалось, тело
Уже дыханья не вдохнешь.
Но нет! Курилка жив покуда
И неподвластен никому,
И эта резкая остуда
Лишь благодетельна ему.
…У строк иных недолги сроки.
Читатель мой, хотелось мне,
Чтоб и мои калились строки
На том безжалостном огне.
На том — и верном, и упорном,
По сути — добром до конца
Ворчливом пламени над горном
В ладу с клещами кузнеца.
Куем слова трудом немалым,
А жизнь сурова и строга,
И дай-то бог, чтоб шла с металлом
В одной цене моя строка.
1972
ИДУ ПО КРАТКОЙ ТРОПКЕ
Иду по краткой тропке
На выпавшем снегу.
Косули смотрят робко.
Не роются в стогу.
Ах, милые, не пули
Несу я вам, не нож.
И зря у вас, косули.
Бежит по коже дрожь.
Я много видел смерти
И не одну войну,
И оттого, поверьте,
Я вас не обману:
Ни горечи, ни боли,
Ни выстрела, ни зла.
Принес я крупной соли
Для вашего стола.
Доверчиво-красивы
Живите в добрый час.
У нас одна Россия,
Одна у всех у нас.
1972
ХВАТИЛО Б СИЛ МНЕ ДОНУ ПОКЛОНИТЬСЯ
Хватило б сил мне Дону поклониться,
Припасть сыновне к отчему плечу.
Я, точно дробью меченная птица,
Из крайних сил на родину лечу.
То бьюсь о скалы, то свергаюсь в пыль я,
Но все ж на юг, роняя кровь, тяну.
В последний раз меня подняли крылья
Над незабытым домом на Дону.
Над детскими станицами моими,
Над маками багровыми в глуши.
…И шелестят донские камыши,
Как Михаила Шолохова имя.
1972
БУДНИ
Заезжен будничною прозою,
Не той, высокой и святой,
Что рядом с чаем, с папиросою,
С душевной сладкой маетой,
Не той, над градами и весями,
Где, первозданно и старо,
Бежит, поскрипывая весело,
Твое негромкое перо.
А той, которая — собрания
С иных закатов до утра,
А той, которая заранее
Почти смертельна для пера.
Листки календаря помечены,
Испещрены листочки все.
И кружишься с утра до вечера,
Как будто белка в колесе.
И в дальних ящиках забытое,
Засунутое под стекло.
Лежит оружие пиитово —
Бумага, рифмы и стило.
Но выйдут сроки — и неистово,
От перегрузок чуть дыша,
Вдруг вздрогнет, призвана горнистами,
В запас не сданная душа.
Почистишь ветошью оружие,
Вздохнешь с улыбкою: — Ну, что ж…
И слава господу, что кружишься,
А то ведь пылью зарастешь!
1973
НА РЖАВЦЕ, НА ВОДЕ СТОЯЧЕЙ
На ржавце, на воде стоячей,
Отражаясь, дрожит луна.
За осокою утка крячет,
Тихо плачет. О ком она?
Много нежности в тайном зове,
Жажды радости и вестей.
Я вхожу в этот мир, как совесть,
Без оружия и сетей.
И глазею в тиши на чудо
Дробных дождичков и лесов,
И, пьянея, слушаю удаль
Закипающих голосов.
Лес окрашен рябин кистями,
Кулички обживают мель.
Ах, как горько полынью тянет!
Ах, как душу качает хмель!
Пусть живое в живое верит,
Легковерия не кляня.
…И задумчиво смотрят звери
Без смятения на меня.
1973