Америка есть Америка. Он одобрительно кивнул, но напутствовал молодежь:

— Не слишком задерживайтесь, завтра рабочий день.

Уход молодой пары заставил Лючию Санту расплыться в довольной улыбке. Она стала победоносно колоть грецкие орехи и потчевать этим лакомством работящих Сальваторе и Лену. Она наполнила вином рюмку Пьеро Сантини и пододвинула под самый локоть синьоры Сантини блюдечко с мороженым. Ларри и его жена Луиза поднялись выпить с ними черного, как уголь, и масляного от анисовки кофе. Пьеро Сантини и Лючия Санта обменивались хитрыми, довольными взглядами и уже беседовали с небывалой прежде фамильярностью, свойственной без пяти минут родственникам. Однако не прошло и часа, как на лестнице застучали каблучки, и перед взрослыми появилась Катерина — с широко распахнутыми глазами и с заплаканным лицом; не говоря ни слова, она уселась за стол.

Оцепенение. Сантини выругался, Лючия Санта всплеснула руками, моля всевышнего о снисхождении. Неужели этот animale Джино изнасиловал ее прямо на улице или в кинотеатре? Или, может быть, он затащил ее на крышу? Что же случилось, скажи, ради бога? Сперва Катерина помалкивала, но в конце концов прошептала, что оставила Джино в кино: он смотрит фильм, который ей смотреть не хочется.

Значит, ничего не случилось.

Да кто ей поверит? Никто. Сразу улетучилось недавнее дружелюбие и благодушие. Речь и взгляды превратились в лед. Что же все-таки стряслось, господи сохрани? О, эти невозможные молокососы, они способны на самые тяжкие грехи при невозможнейших, казалось бы, обстоятельствах. Однако никакие увещевания не могли принудить Катерину раскрыть загадку; в конце концов оглушенные Сантини покинули негостеприимный дом.

Семейство Ангелуцци-Корбо — Лючия Санта, Винни, Ларри с Луизой, напряженный Сал и Лена, — собравшись вокруг стола, ждали, как судьи, когда же появится преступник. Наконец Джино, проторчавший в кино битых четыре часа и оголодавший, как волк, взлетел по лестнице, ворвался в квартиру — и замер, пригвожденный к месту осуждающими взглядами родни.

Лючия Санта грозно поднялась, не зная, впрочем, как себя вести; в ее груди клокотала беспомощная ярость. В чем, собственно, его обвинять? Она предпочла начать с вопроса:

— Animale, bestia, что ты сделал с бедной девочкой в кино?

— Ничего! — ответил Джино, широко раскрывая глаза.

Его невиновность была столь очевидной, что Лючия Санта была склонна заключить, что он окончательно спятил и уже не различает, что хорошо, а что дурно. Она постаралась взять себя в руки и спокойно, терпеливо спросила:

— Почему Катерина убежала от тебя?

Джино пожал плечами.

— Она сказала, что хочет в уборную, но забрала с собой пальто. Когда она не вернулась, я решил, что не понравился ей, — ну, и черт с ней! Я досмотрел фильм до конца. Ма, если я ей не по нраву, то какой смысл тебе и ее отцу заставлять ее гулять со мной?

Она все время вела себя как-то странно, даже отказывалась разговаривать!

Слушая его, Ларри жалостливо покачивал головой. Потом он шутя обратился к матери:

— Представляешь, ма, если бы на его месте оказался я, у нас в семье уже был бы грузовик.

Луиза прыснула. Винни ласково сказал Джино:

— Брось, она от тебя без ума.

Семья почти в полном составе была готова обратить все в шутку. Однако Лючия Санта, единственная способная глядеть в корень, рассердилась всерьез. Она взаправду собиралась обрушить на голову Джино не tackeril, а что-нибудь потверже, ибо он определенно пошел в своего безумного папашу.

Говоря, что не понравился девушке, он походил на дурачка-святошу; где горечь, где хотя бы намек на уязвленную мужскую гордость? Кто же тогда Катерина для ее гордеца-сынка? Дерьмо собачье? Дочь богача, который мог бы обеспечить ему будущее и достаток; миловидная, с сильными ногами, высокой грудью, не чета этому никудышному мальчишке, неудачнику, годному только для электрического стула… Ему, значит, наплевать? Ему, видите ли, все равно, нравится он этой бесценной итальянской девушке или нет! За кого он себя принимает — за итальянского короля? Что за дурень, разве он не заметил, как бедняжка Катерина буквально пожирала его глазами? Нет, он безнадежен, безнадежен, весь в отца, его ждет неминуемая беда! Она схватила tackeril, собираясь отдубасить его — пусть беспричинно, всего лишь для собственного успокоения, чтобы унять разлившуюся желчь; но ее сын Джино, наделенный инстинктом преступника, спасающегося бегством, даже когда он невиновен, увильнул и загрохотал башмаками по лестнице. Так была развеяна красивая мечта Лючии Санты; событие это, при всей своей несуразности и смехотворности, заронило в ее душу первое зернышко ненависти.

Глава 17

Семь лет кряду Фрэнк Корбо не тревожил семью.

Теперь он решил побеспокоить ее в последний раз.

Далеко на Лонг-Айленде, в штатной больнице для умалишенных, он замыслил последнее бегство. Как-то темной ночью он, сжавшись в постели в комок, приказал своему мозгу размазаться о черепную коробку. Могучая волна крови, отхлынувшая от потрясенного мозга, швырнула его бренное тело на кафельный пол палаты и навечно загасила хилую искорку, в которую давно уже превратилась его истерзанная душа…

Телеграмма застала Лючию Санту за полуденным кофе, который она вкушала в компании великолепной Терезины Коккалитти. По этому случаю страшная особа, желая подчеркнуть свое дружелюбие, открыла один из своих секретов: оказывается, она умеет читать по-английски! Это поразило Лючию Санту даже больше, чем новость, содержащаяся в телеграмме, выходит, эта женщина прекрасно вооружена для противостояния окружающему миру! Теперь она смотрела на Лючию Санту холодным взглядом, не замутненным ложным состраданием.

Как это ужасно — сознавать, что другое человеческое существо, доверившее тебе свою жизнь, не в состоянии более вызвать у тебя жалость к собственной участи! Лючия Санта была абсолютно честна с собой: смерть Фрэнка Корбо вызвала у нее чувство облегчения, освободила от отвратительного страха, что наступит день, когда ей в очередной раз придется выносить ему приговор на дальнейшее пребывание в клетке. Она страшилась его; она боялась за своих детей; она не желала идти на жертвы, на которые обрекло бы семью его освобождение.

Не останавливайся на полдороге, верь в милосердие господне: смерть мужа снимала с ее души неподъемный камень. Стоило ей увидеть его за решетчатым окном в одно из редких посещений — и она утрачивала веру в жизнь, ее на много дней покидали силы.

Лючия Санта испытывала вовсе не горе, а огромное облегчение от спавшего напряжения. Человек, ставший отцом троим ее детям, постепенно умирал в ее сердце на протяжении долгих лет, которые он провел в сумасшедшем доме. Она уже не могла представить его себе полным жизни.

Терезине Коккалитти представилась новая возможность продемонстрировать свою железную хватку, превратившуюся на Десятой авеню в легенду.

Она наставила Лючию Санту на верный путь. Зачем везти тело мужа обратно в Нью-Йорк, платить похоронному агентству, устраивать суету и напоминать всем, что ее муж умер безумным? Почему вместо этого не поехать всей семьей в больницу и не похоронить его там? У Фрэнка Корбо нет в этой стране родни, которая сочла бы себя оскорбленной или явилась оплакивать почившего. Это позволит сэкономить многие сотни долларов и усмирить болтливые языки.

Королева — и та не рассудила бы столь же холодно и мудро.

Лючия Санта приготовила обильный ужин, даже слишком обильный, учитывая летнюю жару, и усадила за стол всю семью Ангелуцци-Корбо. Весть о смерти отца никого не повергла в горе. Лючия Санта была уязвлена небрежностью, с какой воспринял эту весть Джино: он смотрел ей прямо в глаза и только пожимал плечами. Сальваторе и Эйлин, положим, могут и не помнить его, но Джино было уже одиннадцать лет, когда увезли его отца…

За едой они строили планы. Ларри уже дозвонился в больницу и договорился о похоронах в полдень следующего дня и об установке могильного камня на больничном кладбище. Он одолжил хозяйский лимузин — вернее, мистер ди Лукка сам настоял на этом — и отвезет туда всю семью. Они выезжают в семь утра, потому что поездка будет дальней. К вечеру они вернутся домой. Работающие пропустят всего один день. Октавия с мужем переночуют в материнском доме, в прежней спальне Октавии, а Лена проведет одну ночь по старинке, в одной комнате с матерью. Все устраивалось как нельзя лучше.