Это ее тайное прибежище, тронный зал султана в гареме. Стены обтянуты бледно-зеленым шелком; длинный, удобный шезлонг застелен темно-розовым бархатом, по бокам от него в высоких кованых подсвечниках стоят толстые церковные свечи кремового цвета; вдоль стены тянется огромный прямоугольный диван, задрапированный роскошным бархатом, на нем высится гора мягких подушек, расшитых теми же причудливыми узорами, что и ее средневековые платья. Под потолком лениво вертится позолоченный деревянный вентилятор. У стола в стиле Людовика XIV, за которым она разбирает бумаги, стоят позолоченные стулья с толстыми мягкими сиденьями, а на полу аккуратно сложены стопки книг. На стенах развешаны фотографии, сделанные ею в Тоскане. Эта комната задумана как тихая уютная гавань, место, куда не проникает ни один звук, где она может спокойно растянуться на диване и отдохнуть, когда наскучит бесконечная болтовня гостей в клубе.

Белладонна села за стол и, нервно поигрывая авторучкой, ждала, пока Маттео заговорит.

— В дверях стоит женщина, — сказал он. — Тебе нужно поговорить с ней.

— Почему? — спросил я.

— Предчувствие.

Проклятье. Это совсем не в характере Маттео. Видимо, случилось нечто из ряда вон выходящее. Предчувствия обычно посещают меня, но именно поэтому я склонен относиться к интуиции Маттео очень серьезно.

— Можно ли привести ее сюда? — спросил я. У нас, конечно, есть пожарные выходы и множество боковых коридоров, но никто из гостей и даже из персонала до сих пор не был допущен за сцену. Доступ в этот кабинет строго ограничен.

— Не думаю. И не потому, Маттео, что я не доверяю тебе, — сказала ему Белладонна, чуть-чуть сдвинув брови. — Просто я не хочу, чтобы ко мне в кабинет заходила незнакомая женщина.

— Понимаю, — сказал Маттео. Я видел, что он очень разочарован.

— Может быть, я сам поговорю с ней? — спросил я брата, и он немного воспрял духом. Белладонна вздохнула и отпустила меня. Маттео вернулся на свой пост, я снял маску, пошел к себе в гардеробную и переоделся. В обычном уличном костюме никто не обратит на меня внимания. Для них я всего лишь чуть полноватый мужчина с удивительно гладкой для своего возраста кожей и копной волнистых, черных как смоль волос.

Я выскользнул на улицу через окутанный сумраком боковой вход — старую погрузочную платформу кондитерской фабрики «Чмок-чмок» — и попал на Вашингтон-Стрит, за углом от парадных дверей. Меня поджидал один из теневых вышибал, его прислал Маттео. Он отвел меня к свободной от дежурства полицейской машине; там на заднем сиденье ждала женщина. Я надел маску, какие носили официанты — мне пока что не хотелось, чтобы она узнала во мне того самого мужчину, который в клубе всегда рядом с Белладонной — потом открыл дверцу и сел рядом с дамой.

На ней бежевый плащ, чуть мешковатый для ее худощавой фигурки. Светло-каштановые волосы небрежно собраны сзади в пучок, на лице никакой косметики. Бледно-голубые глаза были бы красивы, если бы не опухли от слез. Она и сама казалась бы красивой, если бы не была так растрепана и заревана. Она мне кого-то напоминала. Дважды проклятье. Кого же?

Лору, вот кого. Лору Гарнетт, напыщенную куклу, которая болталась по Мерано с мистером Дрябли. Лору, подругу Леандро, которая после его смерти так ни разу и не навестила нас. В суете клуба «Белладонна» я почти забыл о ней.

Теперь я понимаю, почему у моего брата возникло предчувствие. В этот самый миг Маттео постучал и сел на переднее сиденье. Мы были в масках, поэтому женщина не могла разглядеть, что мы с Маттео — близнецы. Он взглянул на меня. Я прочитал его мысли: мы оба думали о Лоре. И о Леандро. О том, как Леандро помог нам, когда мы в нем нуждались.

Моя коленная чашечка приятно задергалась. Эту женщину привела к нам какая-то причина, очень веская. Куда более серьезная, чем та история, что она собирается нам поведать. И вскоре я вычислю, что это за причина.

— Как вас зовут? — осторожно спросил я.

— Аннабет, — чуть слышным шепотом произнесла она. — Аннабет Саймон.

— Вы хотели поговорить с Белладонной.

Она кивнула.

— Спасибо вам, кто бы вы ни были, — произнесла она. — Спасибо за то, что встретились со мной. Не знаю, с чего мне взбрело в голову, что у дверей меня заметят. По правде сказать, это чистое безумие, я никогда прежде здесь не была. Но я не знаю, куда еще пойти, к кому обратиться, а он… — Ее глаза снова наполнились слезами. — Не знаю, что бы я делала, если бы ваш швейцар меня не заметил.

Она нервно вертела пуговицы на плаще, и я видел, что ее пальцы дрожат. Чисто инстинктивно, потому что я от природы полон сочувствия, я взял ее руки в свои и погладил.

— Холодные, как лед, — заметил я. На улице совсем не было холодно, напротив, для октября вечер был на удивление теплый и ласковый. Я достал носовой платок и протянул ей. Она высморкалась и вытерла глаза.

— Вы так добры. Я просто с ума схожу, — произнесла она. — Понимаете, дело в моем муже. Он придет сюда через несколько дней. Точнее, ночей. На Бал Всех Стихий. Со своей любовницей.

— Откуда вы знаете? — спросил я.

— Туда приглашены и его друзья, он хвастался им, что приведет ее, рассказывает всем и каждому, во что она оденется. Он убежден, что ее костюм будет признан самым лучшим и она удостоится чести сидеть с Белладонной. — Женщина глубоко вздохнула, пытаясь успокоиться. — Вы, наверно, считаете, что я чокнутая. Обманутая жена, которая пала так низко, что выслеживает мужа, когда того пригласили на праздник.

— Ничего подобного мне и в голову не пришло, — успокоил ее я. — Продолжайте.

— Я бы не пришла к вам, честное слово, не пришла бы, но мой муж, Уэсли, он… — Из ее глаз снова хлынули слезы. Мы терпеливо ждали.

— Понимаете, дело сейчас не в муже и не в его измене, — добавила она. — Дело в бриллиантовом колье. Он его взял.

— Что именно он взял? — поинтересовался я.

— Старинное колье, которое подарила мне мать. А к ней оно перешло от ее матери. Это фамильное достояние. У меня больше ничего не осталось в память о ней. Я собиралась передать его своей дочери, Шарлотте.

— Он украл колье вашей матери? — уточнил Маттео.

Она опять кивнула.

— Украл его, чтобы подарить любовнице, с которой пойдет на бал? — спросил я. — Чтобы поразить ее? Потому что слишком жаден, чтобы купить ей новое?

Аннабет попыталась выдавить улыбку.

— Совершенно верно. Я бы и не обнаружила пропажи, но приближался срок выплаты по страховкам, и я хотела показать его оценщику. Понимаете, это колье — семейная реликвия, оно очень дорогое, поздней викторианской эпохи. Все, кто его видел, говорят, что оно такое нежное, будто соткано из воздуха. Наверное, эта фраза и засела у него в голове, когда он услышал название «Бал Всех Стихий». Смотрите. — Она раскрыла сумочку, торопливо порылась и достала фотографию. Семейный портрет. — Видите, здесь я снята в нем. Это Уэсли, а это мои дети, Маршалл и Шарлотта. Я принесла эту фотографию, чтобы вы, когда увидите его с ней, не подумали, что я все сочинила.

— Разрешите спросить, каким образом он получил приглашение? — спросил я. Вопрос был очень важным. Если на наши вечера удается проникать таким подонкам, как этот Уэсли, значит, пора серьезно пересмотреть принцип составления списков.

— Уэсли? Он видный юрист, — пояснила Аннабет. — И у него широкие связи в обществе. Наверное, приглашение получил кто-нибудь из его фирмы или жена его коллеги, потому что она знакома с нужными людьми, а им самим пришлось срочно уехать из города. Вот они и оказали любезность моему мужу.

— Но почему он не захотел пойти со своей собственной женой? — спросил я.

— Не знаю, — ответила она, покусывая губы. — Наверное, во мне не хватает шика для роскошных балов.

— Ничего подобного! — возмущенно откликнулся я. — Вы до сих пор живете вместе?

— Да. Точнее, мне так кажется. Ночует он чаще всего дома, хотя, когда работает над крупным делом, часто остается в клубе недалеко от своей конторы. Так он всегда говорит.