Из показаний Сергея Каменева, мужа сестры:
Эдик бывает у нас в доме редко. Характер у него вздорный, тяжелый, но мне как-то удается не ссориться с ним.
9 января он заходил к нам, по словам жены, около восьми часов вечера со своим собутыльником, и они какое-то время выпивали на кухне. Оба были сильно пьяны, и жена в конце концов выпроводила их.
Второй раз Эдик пришел уже один, около полуночи. Жена спала. Открыв ему, я увидел, что на руках у него кровь, пальто было тоже выпачкано кровью. Я подумал, что, может быть, кто-то ударил его по носу. Когда я спросил, что случилось, он раздраженно ответил:
«Ну что ты меня пытаешь!» И тут же стал что-то бессвязно объяснять. Но я мало что понял:
«Такое было… Ты не представляешь, что это за люди!.. Не люди, а звери… Когда вернулся, ни того, ни этих. Потом нашел его… Убил…»
Я спросил: «Эдька, кого ты убил, опомнись?» — «Друга, — ответил он. — Они напали на нас…» Я спросил: «Как это: на вас напали, а ты друга убил?» Тогда он вовсе психанул: «Ну что ты меня пытаешь!»
Я велел ему идти в ванную и там умыться, а сам пошел будить жену. Пока ходил, Эдика уже и след простыл.
5
Перечитав показания матери и зятя Шарова, Владислав подчеркнул двумя чертами слова: «Ты не представляешь, что это за люди!.. Ни того, ни этих… Они напали на нас…» А также упоминания о странностях в поведении Шарова: о галлюцинациях и потере ориентировки в нетрезвом состоянии.
В начале следующего допроса он попросил Эдика рассказать еще раз все с самого начала.
— Да ведь я уже два раза все это рассказывал! — недовольно возразил тот.
— Если потребуется, то расскажете и в четвертый, и в пятый раз, — не допускающим возражения тоном разъяснил Орехов.
— Я ж ни от чего не отпираюсь! — продолжал бубнить Эдик, потирая ладонью небритую щеку.
— Я слушаю, — сухо, выжидательно обронил Орехов.
Капризно дернув углом рта, Эдик с видимой неохотой стал повторять свою одиссею, опуская при этом кое-какие подробности, и Орехов не прерывал его до того момента, когда они с Павлом упали в снег, и в руке у Эдика оказался раскрытый нож.
— В какой руке он у вас был? — спросил Владислав.
— В правой, — ответил Эдик.
— Вы не левша?
— Нет.
Владислав подал ему шариковую ручку:
— Покажите, как держали нож.
Эдик зажал ручку в кулаке шариком вниз:
— Вроде бы так.
— Теперь покажите, как наносили удар.
Эдик взмахнул рукой, чиркнул перед собою ручкой сверху вниз.
— В какой именно момент вы ударили Прохоренко ножом?
— Он лежал на мне и давил на шею и лицо, а я отталкивал его снизу руками. И коленом ему в живот упирался.
— И нож был у вас в руке все это время?
— Выходит, что так.
— А как вы сами-то думаете: вы могли с силой ударить его ножом в живот?
— Трудно сказать… Я тогда не помнил себя, а он еще вот так зажал мне рот и нос, — Эдик показал, как это делал Павел. — Может, я его и ударил…
— Покажите еще раз, как вы могли его правой рукой ударить слева. Ведь он, говорите, лежал на вас. Значит, если вы завели правую руку вот сюда, налево, она оказалась бы зажатой между вашими телами.
— Наверное, так…
— Каким же образом вы нанесли Прохоренко удар слева да еще и снизу вверх?
— Не помню.
— Но вы помните, как ударили Прохоренко ножом в область шеи?
— Помню, но очень смутно. Как во сне.
— Значит, отчетливо не помните?
— Нет.
— Почему же тогда вы берете на себя всю вину? Может, вы не наносили Прохоренко вообще никаких ударов ножом?
— А кто же тогда?.. — спросил Эдик, вопросительно-выжидательно глядя на следователя.
— Вот я и собираюсь это выяснить: кто? — сказал Орехов и добавил: — С вашей помощью.
Эдик усмехнулся:
— Плохой я вам помощник, если ничего не могу вспомнить!
— Как можете, так и помогайте, — попросил его Владислав. — А я вам тоже буду помогать по мере возможности. Глядишь, общими усилиями и докапаемся до чего-нибудь.
— Вряд ли, — упрямо отмахнулся Эдик.
— А вы не настраивайте себя на такой лад! — Владислав бросил на него сердитый взгляд. Знаете, память такая штука: сегодня пусто, а завтра что-то вдруг мелькнет, засветится. И тут главное успеть ухватить это «что-то» за хвостик, не дать снова ему спрятаться в темный уголок.
— Попробовать, конечно, можно, — опять скептически усмехнулся Эдик. — У меня в голове много чего мелькает, особенно по ночам. И вы весь этот бред будете записывать?
— Там видно будет, — сказал Орехов. — Что-то запишу, а что-то, может, и так послушаю.
— Попробовать можно, — уже без усмешки повторил Эдик. — Только зачем это вам?
И тут Орехов неожиданно повернул разговор совсем на другое:
— У вас были женщины?
В глазах Эдика сверкнули недобрые огоньки. Он мгновенно ощетинился и ушел в себя.
— Вам и это надо знать? — обреченно спросил он.
— Хотелось бы, — кивнул Орехов.
После долгого томительного молчания Эдик признался:
— Ну была девушка…
— Была? А сейчас где она?
— Замужем.
— Давно?
— Лет десять.
«Десять лет, как начал выпивать» — припомнились Орехову слова матери Эдика.
— А с тех пор… других у вас не было?
— Другие меня не интересуют.
— Одна-единственная любовь? На всю жизнь?
— Считайте, что так. Но я не понимаю…
Приходилось вторгаться в святая святых человеческой души. Туда, куда не имеют доступа даже родные. Кто дал ему, следователю, такое право? И тем не менее… Тем не менее надо продолжать…
— Эта женщина знает, что вы ее любите?
— Это неважно, — Эдик по-прежнему смотрел в сторону.
— Встречаетесь? Ну случайно, на улице?
— Иногда.
— Разговариваете?
— Так…
— У нее дети?
— Двое.
— С мужем хорошо живут?
— Кто теперь хорошо живет…
— Где она работает?
— В школе.
— А муж?
— На заводе у нас работал. Вроде как под увольнение попал. Недавно видел у пивного ларька, — губы Эдика скривились в усмешке. — Все ясно?
Владислав понимающе кивнул и выдержал небольшую паузу.
— А что у Прохоренко случилось? — спросил он чуть погодя. — Почему жена его домой не пустила?
Эдик бросил на следователя быстрый диковатый взгляд. Владислав заметил, как у него сжались кулаки. Но тут же, словно опомнившись, Эдик снова отвернул лицо в сторону и безвольно свесил руки.
— Чего теперь… Все уж…
— Он говорил о своих отношениях с женой?
Эдик нехотя кивнул:
— Из-за того и вышло у нас…
— Вы об этом ничего не сказали.
— Зачем? Какая теперь разница, из-за чего мы с ним схватились? Я, может, об этом жалею…
— В прежних своих показаниях вы назвали другую причину: Павел предложил купить еще спиртного, а вы отказались.
— Так и было, — не стал отрицать Эдик. — Но мы с ним еще до этого…
— Где именно?
Каждое слово из Эдика надо было вытягивать.
— На Серафимы Дерябиной. Когда вышли от моей сестры.
— И что же тогда произошло?
— Ну он стал ругать ее за то, что она выставила нас на улицу. А я сказал, что его жена не лучше… Что она, в общем, еще даже и похуже. Он ухватил меня за воротник, стал трясти. Ругался последними словами. Кто-то из жильцов через форточку закричал на нас и пригрозил милицию вызвать. А потом в парке, когда распили последнюю бутылку, Павел сказал, что ему еще надо. А я сказал, что поеду домой. Спать, мол, хочу. Ну и все…
— И из-за этого он полез в драку? — не поверил Орехов.
Эдик мотнул головой.
— Нет, не из-за этого. Не только из-за этого, — поправился он. — Сперва сказал: ты, мол, ничего не понимаешь, поэтому хочешь меня тут бросить. И вообще, начал разводить… Души, сказал, в тебе нет. И все такое. У меня, сказал, сердце сейчас, может, порвется от горя, а тебе на это наплевать. И расплакался. Ну и все… Тут я отключился. Не знаю, сколько времени прошло. Наверное, немного, потому что мы все еще с ним разговаривали. Я как из ямы какой вынырнул. А он в это время рассказывал, как изменял своей Аннушке с разными там… И все подробно. Одну даже домой приводил, когда жена была на работе. Я ему сказал: «Ну хватит, заткнись!» А он опять: ничего, мол, ты не способен понять. Потому что, говорит, ты толстокожий, и кровь у тебя холодная, как у змеи. И опять в слезы. Шапку в снег швырнул и с руганью топтать ее стал. «Убить, — сказал, — меня мало. Гад я ползучий!» Это он про себя. Я ему говорю: «Ну хватит, пошли домой!» А он мне: «У меня нет дома!» И все повторял и повторял, что его убить мало. И что Аннушка его не женщина, а святая великомученица. Ну и все… Меня тут зло взяло. Я ему сказал: «Вот ведь ножик, возьми да убей себя, чем говорить!» А когда он увидел, что я ножик-то раскрыл, то прямо по-звериному зарычал. И кинулся на меня…