Она меня почти убедила, и я уже собрался было позвать мальчишку, игравшего с мячом, чтобы послать его за пилотом, но было уже слишком поздно: из центрального здания дома вышел высокий худой мужчина в белом бурнусе. Он оставил приоткрытой резную дверь с молоточком. Его лицо сияло, оно было черным, как залитый лавой участок местности, над которым мы недавно пролетали, взгляд его горел. Сложив руки на груди, он слегка поклонился:

— Добро пожаловать Мама и Бвана!

— Джамбо! — сказала Энни и отшатнулась.

Она была такой же бледной, как этот мужчина был черным. Я взял ее за руку, чтобы успокоить. Я поприветствовал этого черного господина и стал ждать приговора: через несколько секунд к нам отнесутся как к хозяевам или как к мошенникам. Он шел к нам, я увидел аиста на плоской крыше, окруженной ажурной балюстрадой из резного камня, глины или земли. Аист подошел к краю крыши, взмахнул огромными крыльями и вернулся в свой мир, который мне был неизвестен.

— Меня зовут Ахмед, — сказал мужчина — Мистер Хатчинсон попросил меня остаться в то время, когда мадам покупала этот дом. Во время твоего первого приезда, Мама, я задержался в Сомали из-за приступа малярии, а во время твоего второго приезда сюда у меня умерла мать, и я, к сожалению, снова был вынужден отсутствовать. Настало время, и судьба дала мне возможность встретиться с тобой.

Энни протянула ему руку; мужчина пожал ее, я сделал то же самое. Тиски разжались, милостивая судьба снова дала мне отсрочку. Мужчина жестом прогнал прочь игравших подростков.

— Идите играть в другое место. Живо, живо!

Мы остались стоять под прямым солнцем. Время от времени налетал влажный ветерок, он гулял по двору в разных направлениях, натыкаясь на стены. Двор был защищен от ветра, и он налетал сюда порывами. Ахмед хлопнул в ладони, словно аплодировал нашему приезду. Мальчишки прекратили играть и прибежали, чтобы взять наши чемоданы. Ахмед сказал им на суахили отнести наши вещи. Жена должна была знать внутреннее устройство дома, следовательно, я не смел задавать вопросы. Разменщица денег из Лас-Вегаса должна была вступить в дом как долгожданная принцесса, а не как актриса, взятая на эту роль.

— Мама Фергюсон, если хочешь отдохнуть, твоя комната готова. Но, может быть, ты хочешь сразу же посмотреть на памятник?

— Меня теперь зовут миссис Ландлер. Мой муж, мистер Эрик Ландлер, впервые приехал в Африку. Вы сможете рассказать ему лучше, чем я, историю этого дома. Мне хотелось бы удивить мужа и в каком-то смысле снова познакомиться с домом.

Я был очарован находчивостью Энни. Обстановка разрядилась, голос ее стал более уверенным, слова она подбирала правильные, спину держала ровно. И все же она не удержалась от замечания, которое могло бы нас выдать:

— Аист…

— Они по-прежнему здесь. Птенцы уже подросли и начали летать.

Ахмед явно посуровел. Вероятно, ему не понравилось довольно резкое напоминание о семейном положении Энджи. Это его, наверное, обидело или остудило. Впредь он стал обращаться к нам на «вы» и делал ударение на слове «мадам».

— Вы пойдете в комнаты или сначала посмотрите на памятник?

Вопрос этот казался пустяковым, и мы вполне могли захотеть освежиться перед тем, как любоваться скульптурой, но от выбора, явно, зависело многое.

— Памятник, — сказала Энни.

Ахмед удовлетворенно улыбнулся и попросил нас следовать за ним. Мы прошли через темный холл, наполненный запахами, словно лавка торговца целебными травами, смесью сладковатых запахов пыли и сена, испарениями зерна из элеватора, стоящего на солнце. Нечто среднее между запахом плесени и ладана. Стены были покрыты голубой кафельной плиткой с рисунками неправильных форм. Мы прошли по узким коридорам, связывающим между собой небольшие залы. Последний зал выходил на огромную террасу. Там нас ослепил всплеск солнца и пылинок. Каменная балюстрада перечеркивала горизонт. В дымке угадывались очертания горной гряды. Заброшенный домишко? Энджи, вероятно, улыбалась бы, глядя, как я рассеянно бродил по нему.

— Мадам…

Повелительным жестом Ахмед пригласил нас проследовать за ним. Мало-помалу нас стало охватывать странное возбуждение, может быть, высота и яркий свет лишили нас сил? Порывы ветра швыряли нам в лицо горсти песчинок. Мы увидели скалу, в которой была высечена скульптура: величественный лев, слегка приподняв и откинув голову назад, словно под тяжестью своей гранитной гривы, глядел в бесконечность. Мы смотрели на зверя, и я стал искать причины нараставшего недомогания.

— Его глаза, — прошептала Энни — Его глаза. У него пустые орбиты глаз.

Она сделала два шага назад.

Ахмед пояснил таким тихим голосом, что иногда ветер заглушал его слова или отрывки фраз:

— Вы пожелали, чтобы он был слепым, а скульптору удалось понять значение этого символа. И он преуспел. Братья этого льва, те, кому не удалось вовремя скрыться в район озера Туркана, были уничтожены белыми охотниками и масаи. У этого льва взгляд памяти. Для него саванна навсегда останется населенной животными.

Атмосфера стала напряженной, и я опасался, что Энни совершит ошибку.

Ахмед продолжал:

— Возможно, благодаря вам, мадам, Кения победит в борьбе против наступления западного мира и древних привычек охотиться.

Он закрыл глаза и замолчал. Он медитировал, возможно, молился. В наших ушах свистел ветер. Это был истерический, повелительный свист. Он нас парализовал..

Рядом со стелой из серого камня я прочел выгравированную на пластине надпись:

А чуть выше:

С самого детства меня путала глубина канонов веры. Когда я был маленьким, взрослая рука не привела меня к Богу. Став взрослым, я предпочитал Бога игнорировать. Когда ребенка бросает мать, он забывает прекрасные фразы о милосердии, братстве и особенно те слова, которые славят братскую и сыновнюю любовь. Любовь к ближним? Смешно!

— А не пойти ли нам в дом? — спросил я у Ахмеда.

Надо было вырвать Энни из этой колдовской атмосферы. Находясь между Лас-Вегасом и выгравированными на памятнике словами Аллаха, между пустыней денег и пустыней львов, мы могли оказаться отброшенными к архаическим понятиям прошлого на пороге XXI века. Надо быть чрезвычайно внимательными. Ни единого неправильного поступка, ни единого неуместного слова, ни единого необдуманного жеста, иначе мы себя выдадим. Мы пошли за Ахмедом, следовавшим белой тенью по темным коридорам. Архитектура дома была похожа на устройство марокканских жилищ, где маленькие залы сообщались между собой, где коридоры пересекались. Это была великолепная мышеловка для опытных хозяев. Здесь у меня появилось желание притронуться к стенам, местами побеленным известкой, местами покрытым кафелем. Стоял стойкий запах сухой соломы, время от времени, словно лучики света, в полумраке появлялись ящерицы с длинными сверкающими золотом хвостами и исчезали в едва заметных щелях.

Мы пришли в угловую комнату, где за окнами открывался пейзаж, который, казалось, уходил в вечность. За несколько секунд воздух потемнел, и словно из открывшегося люка хлынул проливной дождь. Струи дождя проникали через неплотно заделанные стекла окон и образовывали лужицы на полу.

— Мистер Коллинз хочет предложить вам проект оборудования балконных окон в салоне…

— Об этом поговорим позже, — прервала его Энни.

Не успели мы дойти до спальни, чьи окна тоже выходили на саванну, как мощный порыв ветра разорвал облака, разметал их на маленькие лоскутки, дождь прекратился, и показалось голубое чистое небо, словно постиранная старая рубашка. Наши вещи стояли посреди комнаты.

— Не желаете ли чаю, мадам? — спросил Ахмед.