— Моего гонорара? Ах, какое благородство, какой класс! Чем больше вы испытываете затруднений, тем вежливее становитесь и тем больше я опасаюсь! Или вы сейчас выкладываете мне всю правду, или я выхожу из игры. Мне не хочется иметь проблемы с законом. Я с удовольствием помогу вам, если вы гарантируете, что у меня не будет никаких неприятностей.

— Клянусь, что не будет.

Она добавила:

— Надеюсь, что вы не пойдете прямо в ад. Короче говоря, если нужно отсюда убираться, надо будет хорошенько выспаться. Закажите что-нибудь поесть сюда, в номер.

Ее готовность к сотрудничеству принесла мне некоторое облегчение.

— Сейчас половина пятого. В шесть часов я должен получить ответ от представительницы фирмы «Развлечение-Сафари» насчет того, есть или нет возможность поехать в заповедники. Если ей не удастся найти нам комнаты, мы возвращаемся в Нью-Йорк.

— А разве не в Лос-Анджелес?

— Не сразу. Надо сделать так, чтобы перемещения мистера и миссис Ландлер были чем-то оправданы.

Она задумалась:

— Эрик, послушайте. Предупредите жену о том, что ваше предприятие находится на грани провала. Пусть она приедет с Гавайев… И встретит нас в Нью-Йорке… Там вы купите мне билет до Лас-Вегаса через Баффало, и мы простимся! А если вы настаиваете, я соглашусь на увеличение оплаты моих услуг в качестве компенсации за столь резкие изменения программы.

Она спорила, торговалась, возражала, но была готова помочь. Я вздохнул.

— Энни, директор этого отеля — близкий друг Энджи, ему надо бы позвонить по телефону. Он ждет нас с женой в баре, чтобы отпраздновать наш приезд. Вы должны ему сказать, что мы увидимся завтра или в другой раз.

Она оборвала меня:

— Когда я буду лучше выглядеть, да? Я предпочитаю видеться с ними, когда отдохну, возможно, по возвращении, не так ли?

Она улыбнулась:

— Если вы хотите, чтобы они поверили в эту историю с неожиданным отъездом, надо будет настоять на том, что мы собираемся вернуться. Лучше рассказывать те истории, в которые сам веришь.

— Какой у вас богатый опыт, Энни!

— Когда у тебя нет денег, а хочется пустить пыль в глаза, приходится врать. Но, глядя на вас, я вижу, что, даже путешествуя с деньгами, все равно приходится обманывать. Можете на меня рассчитывать…

Теперь она прохаживалась по комнате с фужером в руке. Я встал, подошел к ней.

— Не ругайтесь на меня, Энни.

— Я не привыкла, чтобы со мной говорили так грубо.

— Простите. Я снова повторяю, не обижайтесь… Я хочу вас поцеловать…

Она напряглась и посмотрела на меня:

— Я надеялась, что до этого дело не дойдет, жаль. Как только мужчина и женщина оказываются вместе, всегда устанавливается контакт. Это обязательно. И все часто этим заканчивается. Ну, давайте.

Она подставила мне щеку, но я поцеловал ее в губы, я поцеловал ее улыбку. Мой внешний вид спортсмена германской расы, к счастью, не давал возможности догадаться о моих комплексах, о страхе, что меня отвергнут. «До чего же этот мальчишка прилипчив! — часто повторяла мать, вытирая щеки от моих отчаянных поцелуев. — Как же он прилипчив!» Из-за этих воспоминаний я целовался плохо, но крепко обнимал.

— Вы действительно хотите меня, — констатировала Энни с некоторым удовольствием.

Она прикрыла на три четверти балконную дверь, солнце пробивалось сквозь красную штору. Когда ветер налетал на штору, она надувалась парусом внутрь комнаты. Энни обернулась ко мне:

— Я тоже вас хочу. Все-таки море, каникулы… Как у вас со здоровьем, все ли в полном порядке?

— Что это значит?

— Мне не хотелось бы подхватить какую-нибудь заразу, — сказала она — Я защищаюсь от всех. Не делаю никаких уступок и никогда не рискую. Воспользуйтесь презервативом, он должен у вас быть.

Я улыбнулся, как школьник сороковых годов:

— У меня его нет.

— Так вы путешествуете без запаса?

— Я не предполагал, что мы окажемся с вами в постели.

— Это доказывает вашу честность, — сказала она.

Перед тем как улечься на кровать, я должен был выдать определенную информацию.

— У меня нет никаких проблем со здоровьем, никакой инфекционной болезни, ничего. Я никогда не изменял жене.

— И именно со мной вы хотите начать любовные приключения? А я, — продолжила она, — не спала ни с кем вот уже много месяцев. Из страха перед СПИДом. Предпочитаю быть целомудренной и живой… А вы во Франции также боитесь этого, как мы в Америке?

— Я не был во Франции уже целых два года. Но все и везде боятся этой болезни. Вы читали предупреждения Мастерса и Джонсона[34]?

— Не читала, — сказала она — Не хотела дополнительных страхов. Попробуйте меня потрогать, если мне не понравится, прекращаем, согласны?

Я обнял ее с неясной мне самому нежностью. Мне хотелось чего-то большего, чем простой половой акт. Я хотел проявить к ней свое почтение и уважение. Я знал, что человек с мертвым сердцем ничего не значил. А было ли мое сердце живым?

Полотенце упало вниз. В обнаженном виде она была совершенно естественной, ни вызывающей, ни стыдливой.

— Я могу довериться вам, Эрик?

— Клянусь.

Я услышал доносившийся издали, словно эхо, ее голос:

— Все равно, мне хотелось бы быть чем-то большим, чем простое желание…

В течение нескольких секунд мною овладело слабое желание измениться, стать лучше, более открытым, более честным. Я побросал на пол свою одежду’.

— Еще одно слово, — сказала она, очутившись в моих объятиях на постели, — одно уточнение: я не включена в оплату, но и не являюсь бонусом. Я уступаю вам…

Она закрыла глаза:

— …возможно, потому, что вы понравились мне в Лас-Вегасе, не только моей плоти, но и моему разуму…

Я произнес перед тем, как наши губы слились:

— Вы принимаете таблетки?

— У меня спираль…

Урегулировав наконец все технические условия физической близости, мы могли забыть про время. Я целовал ее глаза, ее лоб, ее грудь, мы ласкали друг друга, я гладил ее тело, сдерживал желание овладеть ею. Затем я лег на нее, накрыв ее тело своим. Она произнесла:

— Эрик?

— Да.

— Теперь я знаю, что это какое-то влечение. Да, с самой первой нашей встречи я почувствовала какое-то влечение.

Я медленно проник в нее, она была такой же плотной, как одна вьетнамка из Латинского квартала, с которой я переспал в молодости. А я был очень чувствительным, уязвимым, потому что запах духов, одно прикосновение, одно слово могло сразу же подавить мое желание. Я, человеческое вместилище образов, продвигался вперед, вслед за моим мужским достоинством, по одному из самых очаровательных туннелей. Я гулял в ней, словно опьяненный своим открытием спелеолог, мне было фантастически хорошо. Чтобы избежать преждевременного взрыва, я дал задний ход, сопровождавшийся запинками и извинениями, я остановился, задержал бег времени, я продлевал наслаждение, мы погрузились в самое безумное ожидание. Нас сотрясла легкая дрожь, я упивался ее губами, наши языки переплелись. Мой член оставался в ее плену, и мы медленно стали приближаться к оргазму, взрыв которого потряс нас обоих. Кто-то вскрикнул… Возможно, это был я.

Я положил голову на ее плечо и посмотрел на рисунки солнечных лучей на шторе. Тело мое было словно ватное. Потом почувствовал чье-то присутствие. Но мне на это было наплевать. Это могло быть следствием жары или движением шторы от ветра.

— У тебя было много мужчин?

Я желал получить более или менее честный ответ. Я полагал, что она была и не девственницей, и не опытной искательницей приключений. Мне хотелось любить ее такой, какой я ее себе представлял: бедную девушку, честолюбивую, хитрую, расчетливую, в некотором смысле невинную, падчерицу судьбы, закомплексованную карьеристку, как и я сам, легко удовлетворявшуюся малейшим проявлением нежности.

— Четверо. С последним из них я была два года. У меня всегда были продолжительные любовные связи.

— А почему вы разошлись?