— Почему вы приберегли ваши упреки до приезда сюда?

— Упреки? Вы это называете упреками? Нет, это намного большее. Я обвиняю вас в злоупотреблении доверием. Почему именно здесь? Потому что мне помогает дух моего отца. Он придает мне силы.

Я произнес агрессивным тоном:

— Вы тоже обманули меня, ваш отец был немцем. Вы пытались снова сблизиться с Германией через меня.

— Это было мое право. Молчание это еще не мошенничество. Я не лгала…

Я перешел на более примирительный тон:

— Энджи, вы бы никогда не вышли за меня замуж без этой «организации» моего прошлого.

— Организации? Спасибо. Один из детективов нанес визит вашему дяде. Хорошо бы мы выглядели, пригласив его сюда. Замком и старой французской аристократией даже и не пахнет.

Я был против того, чтобы хулили этого дорогого мне старого подлеца, которому я был обязан всем. Если бы он не давал мне денег, я никогда не смог бы реализовать свои честолюбивые планы. Никому не было позволено прикасаться к дяде Жану. Я защищал его мирок, мой мирок.

— Не стоит возбуждаться. Я вырос в простой семье, и что с того?

— Однако, вместо того чтобы этим гордиться, вы отказались от своего прошлого. И у вас еще хватило наглости сказать, что ваша мать умерла! Она жива-здорова и прекрасно живет в маленьком городке неподалеку от Франкфурта.

Я с трудом выдержал этот удар, эта дочка богатеев сбила мне дыхание! Хильда жива? Это были первые сведения о ней за прошедшие двадцать пять лет. Она вернулась только для того, чтобы глубже меня закопать.

— Я был уверен, что она умерла…

— Расскажите кому другому! Детектив нанес ей визит, она тепло его приняла, сказала, что у нее был сын от брака с одним французским военнопленным, но что все это было в прошлом. Она признала, что, вероятно, в ней не проснулся материнский инстинкт. О вас она совсем не думала. Она была рада узнать, что вы добились успеха в жизни, но увидеться с вами не пожелала.

Хильда во второй раз вычеркнула меня из своей жизни.

— Это неблагородно с вашей стороны, Энджи.

— Точно так же, как и с вашей.

Они словно сидели рядом по другую сторону стола: моя не вовремя объявившаяся мать и Энджи, которая собралась вышвырнуть меня. Один и тот же тип женщин-растений, лишенных настоящих чувств, упорных эгоисток. Они плохо переносили удары по причине своего честолюбия, но не страдали от этого, а мстили. Я сжал спинку стула.

— Прекратите говорить со мной таким тоном. Вы не можете…

— Могу, — сказала она, — Могу. Но это еще не все.

Она не свела еще все счеты, она восстала против собирателя окурков.

— Меня восхищает легкость, с которой вы ориентируетесь в своей лжи. Какая память, какая проворность!

Я оборвал ее:

— Я доказал, что я — человек солидный, имеющий неоспоримые деловые качества. Моя среда? Что тут такого? Да, я не был рожден на матрасе из долларов. Но это не моя вина, люди не выбирают свои колыбельки.

— Представляете, — сказала она, — если Рой узнает обо всем этом… Я стану посмешищем для всех своих друзей. И он тоже будет чувствовать, что вы наставили ему рога, и будет страдать от своего промаха. Я познакомилась с вами у него дома, это своего рода гарантия.

— Гарантия чего?

— Некой достойности, того, что вы — часть одного с ним общества.

— Я ничего ни у кого не украл! Я заработал для вас деньги. Посмотрите же на прибыльность европейских инвестиций… И это — всего лишь начало.

Она немного помолчала для того, чтобы слова, которые она собиралась произнести, отпечатались в моем сознании:

— Мой бедный Эрик…

Слово «бедный» привело меня в ярость. Я стал зверем, настоящим зверем.

— Я не «ваш бедный» Эрик!

— Да нет. Сколько приложено сил, чтобы сфабриковать себе прошлое! Ах, да, чуть не забыла: имение в Мениль-ле-Руа! Один из детективов, француз по национальности, объездил этот маленький городок и его окрестности и не нашел дома, который был бы записан на ваше имя. И никто там о вас не слышал. Вы не украли у меня деньги, это так, но вы совершили намного более постыдный поступок: вы украли мое доверие. Вы — третья моя неудача. Мы разведемся, и вы вернетесь к вашему дяде Жану. Вы будете лучше чувствовать себя во Франции, а с Америкой для вас кончено. Я хочу сказать вам еще одно, нечто очень важное…

Надо было заставить ее замолчать. Я схватил стул и со всей силой швырнул его в нее. Раздался крик, она упала. Раздался приглушенный звук падения тела, а затем грохот упавшего на пол стула. Я сразу же пожалел о содеянном.

— Энджи, простите, я не хотел в вас попасть.

Я обошел стол, бросился перед ней на колени.

— Вы унизили меня, Энджи. Я не могу больше контролировать себя. Вставайте, Энджи!

Она не двигалась.

— Не играйте так, Энджи… Хватит.

Она продолжала лежать с закрытыми глазами, стараясь меня напугать.

Я пробормотал:

— Ладно, приношу вам мои самые глубокие извинения. Я вас толкнул, сейчас помогу вам подняться. Ну, давайте.

Я просунул руку под ее плечи, ее голова откинулась, и я увидел залитый кровью пол. Мой пиджак был испачкан в крови. От испуга у меня перехватило дыхание. Я аккуратно осмотрел ее, у нее был пробит череп чуть ниже затылка. Не помню, закричал ли я, стал ли звать на помощь, ничего не помню. Я стал лихорадочно вспоминать, где же это я видел накануне вечером телефон. Надо было вызвать врача, машину «скорой помощи», доставить ее в ближайший госпиталь, забрать ее отсюда на вертолете. Я приподнял ее, увидел, что веки ее слегка приоткрылись, а из-под нежной кожи с ресницами появились белки глаз. Зрачков не было, только белки. Я положил ее на пол и словно сумасшедший принялся расстегивать ее блузку. Наклонившись к ней, я решил послушать, билось ли сердце. Приложив ухо к бюстгальтеру из бежевых кружев, я услышал только биения моего сердца. Оно било, словно молот, по грудной клетке. Стоя на коленях, зажав ладонью рот, чтобы не заорать, я понял, что Энджи Фергюсон мертва. Вначале я был неподвижен, а йотом, как при раздвоении личности, я повел себя так, словно был окружен зрителями, будущими свидетелями. Я уже стал готовиться к защите, мои действия соответствовали описанию того, что я расскажу полиции.

Я поставил себя на место человека, который не верил в трагический несчастный случай, и поднял Энджи на руки, продолжая при этом разговаривать с ней, перенес ее внутрь дома и положил на покрытый плитками пол кухни. Затем побежал по каземату в комнату, взял одеяло, спустился вниз, чтобы положить ее удобнее. При каждом движении ее браслеты в виде золотых колец на запястье звенели. Я ждал, что она позовет меня. Время от времени я стирал с лица ослеплявшие меня пот и слезы. Надо было звонить в полицию.

Я направился в салон на поиски телефона. Я налетал на мебель, искал двери. Случайно я вошел в гардеробную, вышел оттуда. Я старался сориентироваться в этом проклятом шикарном бункере, я перемещался по нему как шарик в игре на терпение, в надежде на то, что судьба смилостивится и направит меня в нужное место.

Я представил себе первый допрос. Я объясню причины моего поступка и психологически оправдаю его.

«— Что стало причиной вашей ярости, мистер Ландлер?

— Она объявила мне, что намерена со мной развестись. Мысль о разводе лишила меня рассудка. Я любил ее.

— А вы уверены, мистер Ландлер, — прошу вас хорошенько подумать, — что это был несчастный случай?»

Если они не согласятся с моей версией неконтролируемого поступка, мне будет предъявлено обвинение в неумышленном убийстве, а возможно, и в заранее подготовленном убийстве. А если полиция докопается до отчета частных детективов? Побегав, словно крыса, по коридорам дома и лестницам, которые вели с одного уровня на другой, я в конце концов отыскал телефонный аппарат. Может быть, позвонить Сииу? Уж он-то меня бы понял. Он любил Энджи, но и опасался ее. Не он ли предупредил меня о грозившей мне опасности? Но поверит ли он мне? Я был иностранцем, который внедрился посредством молниеносной свадьбы в мощную фирму. Будет ли ко мне доверие? Познакомившись с досье агентств, не станет ли он настаивать на том, что я убил Энджи для того, чтобы выгнать его из рая Фергюсонов?