Всегда я восхищался уважительным отношением к ней Григория Васильевича.
— Любовь Петровна, мы уже посидели у камина, побеседовали, пора бы и к чаю перейти. Как вы на это смотрите? — говорил он, например.
И она тут же отвечала:
— А у меня все готово.
О том, как он относился к Любови Петровне, можно судить по небольшому факту. Как-то один из гостей рассказал историю, где восхвалял достоинства какой-то женщины. Григорий Васильевич полушутя-полусерьезно заметил:
— Я попросил бы в этом доме не говорить о других женщинах. Здесь она всего одна — Любовь Петровна.
Сама хозяйка, правда, его чуть-чуть поправила:
— Это только для Григория Васильевича.
В этой паре все делилось поровну на обоих: и его веселый ум, и ее искрометный темперамент.
Да, умела Любовь Петровна создавать дома праздничную обстановку даже в унылый, студеный зимний вечер!
— Трудно быть популярной актрисой? — спросил я ее как-то.
— Зато приятно, — весело ответила она.
До меня доходили мнения, что Александров — мастер смеха, постановщик ряда блистательных комедий, в общении со своими коллегами на студии в меру серьезен, но энергичен и деловит, всегда вежлив и корректен. Он преподавал во Всесоюзном государственном институте кинематографии, где студенты с огромным вниманием относились к каждому его слову.
А я знал его больше в домашней обстановке, когда он мог быть раскованным, но все же оставаться самим собой — тем остроумным и щедро дарящим свой талант человеком, каким его знали миллионы людей по фильмам. Он умел добродушно подтрунивать сам над собой.
— Снимали мы «Броненосец «Потемкин», — рассказывал он. — Я был тогда сорежиссером этой картины. Есть в финале сцена, где взбунтовавшиеся матросы бросают за борт офицеров. Снималась картина уже осенью. Вода была холодной, и артисты, игравшие роли офицеров, отказались купаться в ней. Тогда я говорю: «Одевайте в офицерскую форму меня». Одели, бросили в воду, потом опять — с другого места, и так несколько раз, пока не покидали всех офицеров, которых по сценарию полагалось выбросить за борт. А сцены все-таки эти отсняли.
Это ли не доказательство необычности его натуры и неистовости в работе?
Рассказывал мне Григорий Васильевич и о том, как создавалась первая советская музыкальная кинокомедия «Веселые ребята», с каким трудом ее снимали.
— Шел 1934 год, — говорил он. — Против нашей картины выступали даже некоторые известные писатели и поэты.
— А кто же помог? Как же она вышла на экран? — мне это стало интересно.
— Сначала Горький, — ответил Александров. — Картину привезли ему в Горки, где он отдыхал. Писатель собрал жителей деревни и множество ребятишек. Зал по ходу фильма дружно хохотал. Алексею Максимовичу комедия понравилась, и он предложил: «Покажем ее Сталину». Сам же Горький об этом и договорился.
— Что же было дальше?
— А дальше было то, что Сталин пригласил с собой на просмотр членов Политбюро. Они приехали в Государственное управление кинофотопромышленности в Гнездниковском переулке. Своего зала в ЦК тогда еще не было. Председатель этого управления Борис Захарович Шумяцкий и говорит мне: «Я покажу только две части. А ты сиди по соседству, в монтажных комнатах. Если захотят смотреть дальше, то ты говори, что дорабатываешь картину и не хотел бы показывать ее в таком виде. Понял?» Вот и получилось, что мы как бы набивали фильму цену. Прокрутили две части. Сталин говорит: «Показывайте все». Ему в ответ: «Режиссер хочет что-то перемонтировать». Сталин возражает. Шумяцкий в ответ: «Хорошо, сейчас покажем». Вышел ко мне. «Иди на суд — зовет». Я вошел в зал и заявил: «Наверно, эта работа недоделана». Но разговаривать со мной не стали. Потребовали: «Показывайте». Я отдал коробки киномеханику. А когда просмотр кончился, Сталин сказал: «Очень веселая картина. Я как будто месяц в отпуске пробыл. Ее будет полезно показать всем рабочим и колхозникам». А потом неожиданно подытожил: «И отнимите картину у режиссера. Он ее может испортить».
Фильм выпустили на экран, и началось его триумфальное шествие по стране, а вскоре и по всему свету. В том же 1934 году на Международном кинофестивале в Венеции советские кинокартины получили кубок за лучшую программу: открывалась она фильмом «Веселые ребята».
С огромным интересом я смотрел эту картину в тридцатые годы, с тем же интересом смотрел ее и недавно.
Увидев фильм «Веселые ребята», Чарли Чаплин сказал: «Люди весело и бодро смеются. Это — большая победа. Это агитирует больше, чем доказательство стрельбой и речами».
В шестидесятые годы ЮНЕСКО выпустила фильм «Лучшие комедии мира». В него вошли отрывки из комедийных лент разных стран. Их и объединили под одним названием. Из советского кино туда вошел только один эпизод: драка музыкантов из кинофильма «Веселые ребята».
Почти тридцать фильмов создал Александров, и каждый из них — яркая страница в истории кино.
— А какой свой, фильм вы считаете лучшим? — спросил я как-то Григория Васильевича.
— «Волга-Волга», — без колебаний ответил он.
— А вы? — обратился я к Орловой. — Какую роль — лучшей?
— Роль Стрелки в «Волге-Волге», — тоже без всяких раздумий ответила она.
Вот такой, по-своему синхронной, была эта пара.
Беседы во время прогулок
С Корнеем Чуковским я встречался в одном из подмосковных домов отдыха. Я проводил там свой очередной отпуск. Он тоже приезжал туда отдыхать.
По вечерам я привык совершать прогулки. В доме отдыха, когда было время, делал это и днем. В Чуковском тогда я неожиданно нашел такого же любителя ходьбы. На этот раз как-то вдруг мы познакомились и начали ходить вместе.
Он имел репутацию интересного человека и занимательного собеседника. Высокого роста, с красивым интеллигентным лицом, подтянутый, с седой шевелюрой, ходил он размеренно, без видимых признаков усталости. Приятно было на него смотреть. Он шагал со мною рядом и говорил, говорил, говорил… Многое из услышанного отложилось в памяти. Образность языка, доходчивость, умение просто излагать сложные проблемы — все это отличало Корнея Ивановича как прекрасного рассказчика.
Теперь уже не одно поколение самых юных читателей повторяют наизусть его забавные и меткие детские строки из «Мухи-Цокотухи», «Мойдодыра», «Айболита», «Телефона», «Тараканища». Мои дети, а потом внуки, можно сказать, до дыр зачитывали книжки с его стихами. Классикой стала его художественная проза — книга «От двух до пяти», переизданная множество раз.
Эту часть его литературного труда, пожалуй, знают все. Но есть и другая — известная не только специалистам, но и многим читателям. Он был литератором в широком смысле слова, человеком, который серьезно изучал русскую и советскую литературу, блистательно писал о ней. Близкий друг Горького, приятель Блока, добрый знакомый Маяковского, Куприна, ученик Чехова. Его считали своим в кругу собратьев по перу многие литераторы.
Но знали его хорошо не только в среде писателей. Тесные отношения его связывали с наркомом Луначарским, часто он виделся с художником Репиным.
Обо всем этом я узнавал, когда часами ходил по аллеям старого парка и слушал его интересные рассказы о знаменитых людях нашей страны, живших и на рубеже прошлого и нынешнего веков, а также и в наше столетие.
— Я искренне любил Репина, — говорил Корней Иванович, — потому так часто его и вспоминаю. Меня связывала с ним давняя дружба, и ее не могла прервать даже советско-финская граница: Репин в последние годы жизни находился в Финляндии. Я много раз бывал в знаменитых Пенатах, хорошо знал не только Илью Ефимовича, но и его семью и всех близких.
Корней Иванович умел через рассказы о семье, о личной жизни человека показать его общественное лицо, значение его дела для страны и для народа.
— Репин работал неистово, — говорил рассказчик, — он целиком отдавался своему любимому делу. Случалось, что он как бы пытался отойти от реалистической линии в живописи, но каждый раз возвращался «на круги своя». Сразу ту работу, которая была с какими-то «завихрениями», он отставлял и принимался за новую картину, которая соответствовала основному, реалистическому направлению его живописи. Так что этого направления он придерживался всю жизнь.