— Развеселитесь, дитя, — сказала леди Гренвайль, подходя к ней. — Мы просим вас спеть нам.

Рози что-то ответила, сама не зная что, и механически повиновалась. Она взяла лютню и села на скамью перед домом, а все остальные сгруппировались вокруг нее.

Рози пропела старую балладу, почти не слыша ни слов, ни музыки. Как только она кончила, раздался ровный голос с иностранным выговором:

— На Востоке говорят: соловей поет для розы, а Девон более счастливый — обладает и соловьем и розой в одном лице.

— У нас в Девоне нет соловьев, дон Гузман, — сказала леди Гренвайль, — но наши маленькие дрозды поют, как вы слышите, достаточно сладко, чтобы удовлетворить всякий слух. Но что заставило вас так рано покинуть мужское общество?

— Эти письма, — ответил он, — мне их только что вручили и, так как они зовут меня домой, в Испанию, я пожалел потерять хотя бы мгновение вдали от этого восхитительного общества, которого я так скоро буду лишен.

— В Испанию? — спросило полдюжины голосов.

— Да, и оттуда в Индию. Мой выкуп прибыл и вместе с ним — предложение службы. Я буду правителем Ла-Гвайры[110] в Каракасе. Поздравьте меня с повышением.

Туман застлал взгляд Рози. Как пылают ее щеки! Каждому должно быть заметно. Чем бы отвлечь от себя внимание? И с той нервной поспешностью, которая заставляет людей говорить и говорить глупости, она спросила:

— А где находится Ла-Гвайра?

— На полдороге вокруг света на берегу Антильского моря. Восхитительное место на земле и восхитительнейший дом правителя. В пальмовом лесу у подножия горы в восемь тысяч футов вышиною; мне будет не хватать там только жены.

— Я не сомневаюсь, что вы сумеете убедить какую-нибудь прекрасную севильскую[111] леди сопровождать вас туда, — сказала леди Гренвайль.

— Благодарю, милостивая сударыня, но с тех пор, как я имею счастье знать английских леди, я начал думать, что они — единственные на земле, на которых стоит жениться.

Какая-то дама вмешалась в разговор и сделала банальное замечание о ревности испанских мужей.

— Миледи, — вспыхнув, сказал дон Гузман, — поверьте мне, что все это лишь измышления невежд. Если мы более ревнивы, чем другие народы, то это потому, что мы любим более страстно. Я могу рассказать вам ряд историй о постоянстве и преданности испанских мужей даже в Индии, настолько необыкновенных, как будто их выдумал сам рассказчик.

— Тогда мы умоляем вас подарить нам одну из этих историй на прощанье.

Рассказывание в те старинные времена, когда книги были редки, было общепринятым развлечением, и так как искусство испанца в этой области было хорошо известно, все дамы столпились вокруг него, слуги принесли стулья и скамьи, а дон Гузман начал рассказывать длинную и трогательную историю о прекрасной испанке, похищенной влюбленным в нее индейским вождем, и о ее муже, который предпочел умереть, оставаясь вблизи нее, чем бежать и спасти свою жизнь.

Дон Гузман рассказывал для Рози Солтэрн. Время от времени он прозрачными намеками давал ей понять, что говорит для нее. Лицо бедной девушки стало малиновым от удовольствия, и она совершенно предалась очарованию. Он все еще любит ее: быть может, он знает, что она его тоже любит. Он должен узнать это когда-нибудь. Теперь она чувствовала, что нет спасения, и была почти рада этому. О, почему так скоро кончился рассказ? Она охотно слушала бы его до самой полуночи. Но она была достаточно умна, чтобы хранить свою тайну про себя, и сидела позади других с жадно горящими глазами и скромно поджатыми губами, преисполненная странного и нового ощущения счастья или несчастья — она сама не знала.

Между тем благодаря устройству дома Карри через окно зала видел и слышал большую часть происходившего.

— Как строит глазки Рози этот испанский крокодил, — шепнул Билль молодому Леджеру.

— Что ж тут удивительного?

— Эй, но черт побери, и она стреляет в его сторону своими томными очами, эта маленькая негодница.

— Что ж тут удивительного? Он не первый, я повторяю, и не последний. Пей, брат.

— Довольно с меня. У меня в голове все смешалось, как на корабле в сильную качку.

С этими словами Карри встал и вышел. Он был трезв, но возбужден вином как раз достаточно для того, чтоб быть готовым ко всякой ссоре. К счастью для себя, он не прошел и двадцати шагов по большой террасе, как встретил леди Гренвайль.

— Не видели ли вы дона Гузмана?

— Да в самом деле, где же он? Нет десяти минут, как он был со мной. Вы знаете, он возвращается в Испанию.

— Возвращается? Разве прибыл его выкуп?

— Да, и вместе с ним назначение правителем одной из областей Индии.

— Правителем? Много добра может он принести управляемым.

— Но почему же нет? Он безусловно очень и очень храбрый человек.

— Храбрый… да, — небрежно ответил Карри. — Я должен найти его и поздравить с полученной честью.

— Я помогу вам найти его, — сказала леди Гренвайль, женским чутьем уже что-то заподозрив. — Сопровождайте меня, сэр.

Но они не нашли дона Гузмана ни в саду, ни в зале для игр.

— Вероятно, — сказала одна из дам, кивнув головой назад, — вы встретите его у Ханкфордского дуба.

— У Ханкфордского дуба? Что его привлекло туда?

— Приятное общество, я полагаю (новый кивок). — Я слышала, как он и мисс Солтэрн только что говорили об этом дубе.

Карри побледнел и затаил дыхание.

— Очень возможно, — спокойно сказала леди Гренвайль. — Хотите ли вы пойти со мной так далеко, мистер Карри?

Леди Гренвайль желала бы пойти куда-нибудь в другое место, но боялась отпустить Карри одного, предвидя неизбежное столкновение.

Они спустились вниз, прошли мимо оленьего стада и вошли в уединенную долину, где стоял роковой дуб.

Лишь только они приблизились, Карри так крепко сжал руку леди Гренвайль, что она вскрикнула от боли.

— Вот они, — прошептал он, не обращая на нее внимания, и указал на дуб, где, наполовину скрытые высоким папоротником, стояли Рози и испанец. Ее голова лежала у него на груди. Казалось, она дрожала и плакала; он говорил серьезно и страстно. Легкий крик леди Гренвайль заставил их оглянуться. Повернуться и убежать значило во всем сознаться; и оба, тотчас овладев собой, пошли ей навстречу, причем Рози рада была провалиться сквозь землю.

— Помните, — прошептала леди Гренвайль, — вы ничего не видели.

Карри сжал губы и вежливо поклонился испанцу.

— Как я слышал, сеньор, вас можно поздравить с приближающимся отъездом?

— Целую ваши руки в ответ, сеньор, но я хотел бы знать, может ли это дать повод к поздравлениям, принимая во внимание все, что я покидаю?

— Я также, — ответил Карри довольно резко, и все четверо направились обратно к дому. Леди Гренвайль делала вид, что все обстоит как нельзя лучше, и болтала со своими тремя молчаливыми спутниками, пока они снова не взошли на террасу.

Карри ускользнул от нее, лишь только она очутилась за дверью, и бросился к мужчинам. Он весь горел: вся его прошлая страсть к Рози вновь вспыхнула. Билль готов был перерезать испанцу горло. Но он помнил, что Солтэрн здесь, и боялся подвергнуть неприятностям Рози. Он не хотел также начать публичную ссору в чужом доме. Ничего не значит! Было б желание, а способ найдется. Он может отвести Гузмана в угол и вызвать на ссору, придравшись к прическе или к цвету его лент. Билль приблизился и, к счастью или несчастью, увидел стоящих вместе в стороне от других сэра Ричарда, испанца и молодого Леджера.

— Итак, дон Гузман, вы ускользнули от нас, пьянчуг, после обеда. Я надеюсь, вы хорошо использовали это время?

— Восхитительно для меня, сеньор, — ответил испанец.

Разъяренный, что ему помешали, он готов был драться, как и Карри, но, разумеется, так же не хотел взрыва, как и тот.

— Говорят, — промолвил Леджер, — что он всех дам заставил плакать своим рассказом, одновременно лишив нас удовольствия, которое мы надеялись получить от его испанских песен.