Они наперебой начинают поносить Лондон и радоваться тому, что уехали. Не город, а сплошное наказание. Слишком большой, слишком грязный, слишком дорогой, слишком много народу… Томми не удается вставить хотя бы словечко.

Питер разведен. Жена ушла от него пять лет назад. Детей не видел с восемьдесят второго года, сейчас живет один. Жена у него в Мелтон-Маубрей. У него есть несколько приятельниц, но ничего серьезного, о чем стоило бы говорить.

— Хочешь завести еще одну? — напрямик спрашивает Чарли, окончательно поверивший этому человеку — из-за его произношения, из-за его искреннего радушия — он настойчиво уговаривал их выпить еще чаю.

— Смотря какую, — говорит Хорн с легкой игривостью.

— Нет, я не в этом смысле, — добродушно улыбается Чарли, нисколько не обидевшись. — Я имею в виду свою жену Морин. Ей нужно научиться водить машину.

— Я не даю частных уроков, — говорит Хорн. — Пусть придет в офис, ее запишут.

— Ну а если наличными? Окажи услугу, а? Как сосед соседу… — уговаривает Чарли. — Не думаю, что ваше начальство будет так уж лютовать.

— Оно может.

— Чую, что они у вас там придиры, ни одну блоху не пропустят, — вздыхает Чарли.

— Думаю, они не смогут этих блох найти, — говорит Хорн.

— И почем нынче колеса? — лукаво спрашивает Чарли, совсем, впрочем, не уверенный в том, что его шутку поймут и поддержат.

— Ловцы блох за все оптом сдерут семь. Ну а я даже в розницу согласен по одному за штуку. Как сосед соседу.

Оба хохочут, весьма довольные друг другом.

— Значит, решено. Четыре фунта за урок, — говорит Чарли.

— Продано, — говорит Хорн.

— Скажу Морин, чтобы приготовилась, что ты к нам заглянешь.

--

Морин в торговом центре. Битых полчаса она прождала автобус, если бы не дождь, сразу бы пошла пешком. От них до городского центра всего двадцать минут ходьбы.

Теперь дождь льет снаружи. В Фулеме она бродила бы сейчас среди лавчонок на их рынке в Норт-Энд-роуд, вся скукожившись под дождем и ветром. А здесь тепло и светло. И впервые в жизни в ее сумочке лежит кредитная карточка. Еще бы, конечно, не мешало знать, как ею пользуются…

Люди вокруг перемещаются очень резво. Тут просторно, что и говорить, не то что в фулемской толчее. Тут не нужно пробираться по самой кромке тротуара, потому что всю середину заняли торговцы. И не страшно, что тебя сшибет машина, несущаяся по фулемскому "Бродвею". Но там она то и дело натыкалась на знакомых, кому-то кивала, кому-то улыбалась, с кем-то шутила. Так, между прочим. Однако сейчас Морин чувствует: ей страшно не хватает того, что кто-то ее замечает, выделяет из толпы. Миссис Пейтел, киоскерша в газетном киоске, всегда ей улыбалась, и они иногда болтали. И конечно же у нее были Мари-Роз и Фрэнк в овощной лавке. И Долли в аптеке. Они перебрасывались парой слов, только и всего, но она знала, как их зовут, а они знали, кто она. И это было важно.

А здесь она никто, безымянная посетительница. В этой сияющей стеклянной конструкции сразу можно увидеть, что где продают. У Морин мелькает мысль, что это слишком назойливо и грубо, но сердце ее не может остаться ко всему этому равнодушным. Возможно, потому, что она всю жизнь слишком мало думала о себе. Все нынешние женские журналы твердят: главное — это ты сама и твои проблемы. Она не привыкла думать о тех вещах, которые там обсуждаются, и не знала половины терминов, но кое-что все же понимала. Примерно как несложные испанские фразы, когда они с Чарли ездили в Аликанте.

Ничего не осталось, мысленно решает Морин. Роберт уехал. Ее дом далеко, в пятидесяти милях отсюда. Она согласилась на переезд ради Чарли. Ее аккуратные гроссбухи тоже теперь не с ней. В зеркальной витрине "Аптеки Бута"[90] она видит свое отражение. Все морщины, даже едва заметные, стали резче, и вряд ли их теперь удастся убрать.

Она поднимает голову и смотрит на сверкающие магазинные галереи. "Маркс энд Спенсер", "Джон Льюис", "Смит". Отдельные секции для галстуков, для белья, для носков, все для вашего тела. Покупательский спрос теперь донельзя упорядочен, аккуратно разделен на мелкие желания и потребности, и каждой соответствует конкретный товар.

Она покупает продукты в "Уэйтроуз". Некоторых овощей и фруктов она раньше никогда не видела, и ей страшно эти диковины покупать. Киви, "звездочки" карамболы[91], множество оранжевых тыкв и загадочные канареечного цвета шары. Даже латук кажется ей подозрительным. Особенно ее поражают пакетики с тертым сыром. У нее захватывает дух от подобной заботливости.

Она покупает картошку, морковь, горошек, апельсины и яблоки. Подчинившись внезапному порыву, выбирает четыре маракуйи, надеясь, что Чарли рискнет их попробовать. В глубине души она знает, что он не решится. Полмесяца назад она купила вяленые помидоры, а он заявил, что их сушили не на солнце, а в жарочном шкафу, так и не стал есть.

Мясо расфасовано очень хитро, практически невозможно понять, что это за животное; а на Норт-Энд-роуд в мясном болтаются на крюках целые кроличьи тушки — сразу все ясно. Вся эта целлофановополиэтиленовая вселенная приятно расслабляет. Морин покупает лоток со свиными отбивными и лоток с куриными грудками.

Она позволяет себе немного шикануть: бутылочка соуса "Le Piat d'Or", чатни, пара салатиков от миссис Бриджес[92], Чарли они нравятся, всегда необычные.

Все. С продуктами покончено. Морин расплачивается наличными деньгами и присаживается на скамеечку — перевести дух. Осматривается. Магазинов больше нет, вместо них теперь "центры", "супермаркеты". Кругом "центры". Проходя как-то мимо музея, она обнаружила, что это тоже теперь "центр", "Центр культурного наследия". Вот такие перемены. А в результате Морин оказалась на окраине собственной жизни.

Она проверяет, сколько у нее осталось денег. Всего несколько фунтов. И кредитная карточка.

Морин вдруг страшно хочется проверить ее в действии. Как раз напротив ее скамейки только что открылся магазин женской одежды, только что открылся. Яркие плакаты заманивают умопомрачительными скидками, Морин решается. Она поднимается, поудобнее перехватывает полиэтиленовые пакеты с продуктами. Теперь они даже немного полегчали.

Как только Морин входит внутрь, продавщица тут же вскакивает со стула и расплывается в улыбке.

— Хотите, я их возьму?

— Простите? — не понимает Морин.

— Вы позволите взять у вас пакеты? Без них вам будет удобнее.

— Да-да, конечно. Спасибо.

Она покорно протягивает продавщице пакеты, та прячет их под прилавок и снова смотрит на Морин, продолжающую стоять на месте, нервно теребящую кошелек. Теперь при ней одна только дамская сумочка, ремешок которой перекинут через плечо.

— Вам нужно что-нибудь определенное? — спрашивает продавщица.

Ее улыбка сияет добротой. Такое чувство, что ей необыкновенно важно, чтобы Морин купила действительно стоящую вещь. На Норт-Энд-роуд продавцы тебя в упор не видят, даже сдачу дают, будто тебе одолжение.

— В принципе, нет. — Морин тоже ей улыбается.

Чтобы избежать дальнейших выяснений, Морин направляется к ближайшему ряду с платьями. Цены кусачие, но Чарли велел ей не экономить. Она выбирает три платья шестнадцатого размера и заходит в примерочную кабинку.

Там зеркало во всю стену. Раздевшись, Морин видит свое отражение и почти сразу отводит глаза. Ей тошно видеть эту обвисшую, поблекшую кожу, дряблые мускулы. Все пробежки и комплексы упражнений ничего не дали. И жестокие диеты тоже ничего не дали. Сама она не в состоянии увидеть то, что видят другие, то, что ей упорно твердила Мари-Роз: она выглядит очень моложаво и еще очень интересная женщина.

Она быстро надевает первое платье и понимает, что нет, исключено: в нем она выглядит еще толще. Второе сидит гораздо лучше, но цвет… совсем не ее. Морин тянется за третьим и вдруг на полу под скамеечкой замечает еще одно платье. Кто-то случайно уронил.