Молча стоял Сметана у черного пепелища. Он плакал. Несмотря на ранний час, улицы были полны народу. В этот день не открывались лавки и магазины, город не жил своей обычной жизнью. Все спешили туда, где были погребены их мечты. «Если бы слезы, которые пролил чешский народ при известии о том, что Национальный театр сгорел, упали бы в пламя пожара, то они загасили бы его», — писал Юлиус Фучик.

Никто не знал причины пожара, как достоверно не знают ее и до сих пор. Говорили, что виноваты рабочие, которые устанавливали громоотвод. Они не проявили должной осторожности. Но некоторые утверждали, будто это дело рук провокаторов, подкупленных тайной полицией Габсбургов. Ясно было только одно: огонь был такой силы, что, хотя его рано заметили и бросились тушить, почти вся внутренность театра сгорела до основания.

«Национальный театр был, Национальный театр будет», — произнес кто-то среди толпы. И сотни голосов поддержали его. Национальный театр будет! Тут же на площади, где ветер кружил пепел, объявили новый сбор средств на восстановление пострадавшего театра. Энтузиазм и самоотверженность чехов не знали границ. Через какой-нибудь месяц было собрано больше миллиона золотых, а вскоре сумма, которой располагал комитет по постройке театра, превысила два миллиона.

Не остался в стороне и Сметана. Когда редакция «Далибора» организовывала в помещении Нового чешского театра концерт, сбор от которого тоже предназначался для восстановления театра, Сметана охотно согласился принять в нем участие. «Не ради себя я собираюсь дирижировать, — сказал он на репетиции, обращаясь к музыкантам, — я навсегда отказался от этого, хотя, не скрою, для меня это было тяжело. Делаю я это только потому, что мне предложили выступить в пользу Национального театра. Я хотел это всем сказать, господа, чтобы вы не подумали, что я дирижирую ради забавы. Я должен полностью вам отдаться, — вы играете, а я, собственно, не знаю, что вы играете. Поэтому я должен вас просить, чтобы вы не считали дерзостью то, что я беру на себя смелость руководить такими артистами, я — человек, который не слышит. Прошу вас также отнестись ко мне с особым вниманием. Моим заветным желанием было открыть Национальный театр, дирижируя исполнением «Либуше», но судьба помешала этому».

Когда вечером 28 сентября 1881 года композитор появился на эстраде, чтобы продирижировать увертюрой к своей «Либуше», зрители встретили его возгласами: «Слава Сметане!» В тот вечер пражане последний раз видели Сметану за дирижерским пультом.

После этого он поехал в провинцию и там выступал как пианист. Все сборы с его концертов шли в фонд восстановления театра. Разбитый, больной, лишенный возможности нормально разговаривать с людьми, Сметана отдавал свои последние силы общему делу. Он понимал, что играет уже не так, как в былые годы. Но он знал, что его имя популярно, и старался использовать эту популярность, чтобы приблизить счастливый день, когда из пепла и руин поднимется театр и снова зажгутся огни его рампы.

Город Писк был последним, где концертировал Сметана. По случайному стечению обстоятельств этот последний в жизни Сметаны концерт состоялся 4 октября — в тот же день, что и его первое публичное выступление в Литомышли. Ровно пятьдесят один год разделял эти два вечера.

Затем Сметана вернулся з Ябкеницы. «Я хочу еще подарить нашему народу то, что я ему должен и что ношу в своем сердце — сочинение большого масштаба», — писал композитор. С марта месяца 1881 года он трудился над новой оперой «Чертова стена».

Работа подвигалась очень медленно. Частые поездки в Прагу, связанные с постановкой «Либуше», затем концертные выступления не позволяли композитору целиком отдаться творчеству. К тому же здоровье его настолько ухудшилось, что он был в состоянии сосредоточиться и сочинять только очень короткое время. «Никто не может себе представить, как мучителен этот вечный шум в моей голове, — писал он Элишке Красногорской, — когда я сочиняю, он превращается в адский грохот, в воющий рев, и при этом появляется множество этих ревущих чудовищ с разинутыми пастями, они приближаются ко мне, грозят мне, я не могу отогнать их и должен бросать работу». Зрительные галлюцинации, возникавшие у Сметаны в последние годы его жизни, все чаще его беспокоили, и порой он не в силах был бороться с этим новым проявлением его страшной болезни. Он зарывался в подушки и так лежал час, два… Иногда уходил из дому, надеясь, что на свежем воздухе это скорее пройдет.

Когда же возвращался к рабочему столу, то с ужасом убеждался, что ничего не помнит. Он терял мысль и на свои нотные строчки смотрел как на что-то новое, совершенно ему незнакомое. Порой приходилось тратить много усилий для того, чтобы вспомнить то, над чем он трудился какой-нибудь час тому назад. «Состояние мое в целом ухудшилось, а душевно я так удручен, что боюсь самого плохого, — писал он Неруде. — Меня охватывает страх перед безумием. Я сделался таким печальным, что по целым часам сижу и ничего не делаю, ни о чем не думаю, кроме своего несчастья».

Так в невероятных муках рождалась последняя опера «Чертова стена». 17 апреля 1882 года партитура ее была полностью закончена и отослана в Прагу.

А тем временем приближалось сотое представление «Проданной невесты». Все шестнадцать лет не сходила она со сцены оперного театра и постоянно пользовалась успехом у зрителей.

К сотому представлению «Проданной» в театре готовились как к празднику. Даже Майер принимал деятельное участие в подготовке этого торжества. Сметану это немало позабавило. Зайдя накануне в театр, он прошел за кулисы и оттуда увидел, что на сцене шла репетиция. Не желая мешать, он прижался к стене и, оставшись незамеченным, наблюдал за всем происходившим. Через некоторое время композитор догадался, что артисты репетировали театрализованное чествование, которое собирались устроить ему после представления «Проданной невесты». Но забавнее всего было то, что на этой репетиции роль автора «Проданной» исполнял Майер, гордо восседавший в кресле посередине сцены. Он давно уже не пытался соперничать с тем, кого весь народ считал первым музыкантом страны. Он был доволен и тем, что мог несколько минут посидеть на его месте.

В день сотого представления «Проданной невесты» зрительный зал не мог вместить всех. Часть публики стояла в фойе и на лестницах и через открытые двери слушала оперу. И это несмотря на то, что эта музыка не переставала звучать на протяжении шестнадцати лет!

Сметана глядел на это живое человеческое море и невольно вспоминал прожитые годы. Долгий и бесконечно трудный путь прошел он. Но сейчас, когда, его жизнь приближалась к концу, — он хорошо понимал это, — сейчас он видел, что не зря были потрачены силы. Его музыка, прочно вошедшая в жизнь родного народа, завоевывала всеобщее признание. Он заложил основы чешской оперной и симфонической классики. Он проложил дорогу, по которой вслед за ним шли десятки молодых талантливых композиторов, пополняя сокровищницу чешского музыкального искусства. И сотый спектакль — это не просто юбилей «Проданной», а праздник всей чешской культуры, поднять которую до такого высокого уровня помог своим творчеством Сметана.

Прошло только два — десятка лет. Но за этот период было так много сделано, что уже ни в одной стране не осмелились бы, как прежде, сказать, что творческие достижения чешских композиторов незначительны. Не только в братских славянских, но и в западных странах начинала звучать музыка Сметаны. В Гамбурге ставили его «Две вдовы», в Лондоне исполняли «Влтаву», а Лист просил прислать для исполнения в Веймаре ноты Первого струнного квартета. Он писал Сметане:

«Высокочтимый друг, несмотря на испытания, которые Вам приносят Ваши физические страдания, Вы получаете высокое духовное удовлетворение от того, что к славе Чехии обогатили искусство еще новым выдающимся произведением. Имя Бедржиха Сметаны навсегда сохранится в истории родины. Неоспоримым залогом этого являются Ваши произведения. Достаточно назвать симфонический цикл «Родина» и прекрасную, блистающую героизмом увертюру к «Либуше»…»