Было известно и то, что она предложила Дидро, подвергавшемуся преследованиям во Франции, перенести печатание «Энциклопедии» в Россию. А когда Дидро, нуждавшийся в деньгах, хотел продать свою библиотеку, она купила все его книги и оставила их у него на хранение, назначив ему жалованье как своему библиотекарю.

Д’Аламбер писал Екатерине: «Вся литературная Европа рукоплещет отличному знаку уважения и милости, какой ваше императорское величество оказали Дидро…»

«Ну, славный философ! Что скажете о русской императрице? — спрашивал Вольтер Дидро в одном из своих писем к нему. — В какое время живем мы? Франция преследует философию, а Скифы ей покровительствуют!..»

Дидро не остался в долгу. Он купил по поручению Екатерины драгоценную картинную галлерею и, — что для Екатерины было важнее всего, — уговорил писателя Рюльера не издавать своего сочинения о русском дворцовом перевороте 1762 года, в котором вскрывалась подлинная роль Екатерины в этом событии.

Была, наконец, известна ее переписка с Вольтером, развивавшим перед ней широкие и смелые планы внешней политики: изгнание турок из Европы и восстановление «отечества Софокла и Еврипида»[67], а также и то, что Екатерина предлагала Д’Аламберу принять на себя труд воспитания наследника русского престола и что ее фаворит — граф Григорий Орлов — писал под ее диктовку Жан-Жаку Руссо, приглашая его в Гатчину.

Многие в Европе считали, что Россия потерпит поражение в войнах с Турцией и Польшей. Но вот в 1770 году главнокомандующий русскими войсками Румянцев близ реки Ларги нанес тяжелое поражение войскам крымского хана, вторгшимся в южные русские владения. Вслед за тем, имея всего около 25 тысяч солдат, Румянцев атаковал и разбил на реке Кагул главные турецкие силы, насчитывавшие до 150 тысяч воинов.

Не менее блистательные успехи были достигнуты и на море. Русский флот совершил смелый поход из Балтийского моря к берегам Греции. У Чесменской бухты в июне 1770 года русские корабли атаковали турецкий флот. Русскому флоту был дан приказ: истребить неприятеля или погибнуть. После нескольких часов ожесточенного морского боя турецкий флот, превосходивший русский по числу кораблей в два раза, отступил и укрылся в Чесменской бухте. А на следующий день весь турецкий флот был уничтожен.

Россия вставала издали перед русскими студентами в блеске просвещения и воинской славы.

«Свобода, душа всех вещей! Без тебя все мертво!»— писала императрица и называла себя «рыцарем свободы и законности». Ей удивлялись в Европе. На родине ей поднесли титулы «Премудрой», «Великой», «Матери отечества».

Но как примирить все это с другими сторонами русской жизни, которые не могли остаться неизвестными русским студентам, имевшим постоянное общение с далекой родиной, жившим ее жизнью, ее интересами?

Радищев по молодости лет мог не знать тогда, что лицемерная игра Екатерины в «свободу» и «вольность» была рассчитанным обманом и нимало не соответствовала укладу жизни крепостной России. Но перед ним были факты: в первые же дни своего царствования «Мать отечества» закабалила 18 тысяч свободных русских людей, чтобы затем раздарить их своим вельможам; «Наказ» стал запретной книгой, о которой Сенат, с согласия Екатерины, распорядился: «никому из низших служителей и посторонних не только для списывания, ниже для прочтения не давать…»

Новиковский «Трутень» — передовой русский сатирический журнал того времени — рисовал произвол помещиков, раскрывал картины потрясающего крестьянского оскудения, язвительно высмеивал «Недоумов» и «Безрассудов», представителей высшего дворянства, с их глупой спесью, жадностью, бесчестием.

Значит, все это было в России? Значит, за блестящим фасадом в екатерининской России царило то самое пренебрежение правами человека, тот самый произвол, которые больше всего были ненавистны молодому честному сердцу Радищева?

Не так легко было с полной ясностью разобраться во всех этих противоречиях русской жизни. Но Радищев был твердо убежден в одном: если зло есть, с ним надо бороться. И юношески горячее и благородное стремление трудиться на пользу родного народа влекло Радищева домой, в Россию. Там, казалось ему, должны найти применение кипевшие в нем силы.

И в этом стремлении проявились те принципиально новые черты, которые уже тогда отличали Радищева от западноевропейских мыслителей. Эти новые черты заключались в стремлении именно к практической деятельности, в желании не только мыслью и словом, но и практически, делом служить своей стране, своему народу.

Многие из буржуазных исследователей утверждали, что свой демократический радикализм Радищев якобы вывез из-за границы, из Лейпцига. Это утверждение является неверным. В самом деле, под воздействием каких условий мог сложиться именно в Лейпциге демократический радикализм Радищева, развившийся впоследствии в революционную убежденность? В казенной рутине лейпцигского университета? В итоге увлечения книгами французских писателей? Нет. Лейпциг немало дал Радищеву в смысле научной и общекультурной. подготовки, книги обогатили его новыми мыслями, но мировоззрение Радищева начало развиваться на родной русской почве, питалось ее соками, и этому развитию не могла помешать даже длительная разлука с родиной. Вся последующая деятельность Радищева является наглядным подтверждением этого.

Четыре с лишним года прошло с тех пор, как дорожные кареты провезли по улицам Лейпцига русских студентов.

Настало время возвращаться домой.

Радищев, Кутузов и Рубановский выехали из Лейпцига в середине октября 1771 года. В двадцатых числах ноября они уже приехали в Петербург. Как видно, они очень торопились…

«Вспомни нетерпение наше видеть себя паки на месте рождения нашего, — писал Радищев Кутузову, спустя много лет вспоминая о возвращении из Лейпцига на родину, — вспомни о восторге нашем, когда мы узрели межу, Россию от Курляндии отделяющую. Если кто бесстрастный ничего иного в восторге не видит, как неумеренность или иногда дурачество, для того не хочу я марать бумаги, но если кто, понимая, что есть исступление, скажет, что не было в нас такового и что не могли бы мы тогда жертвовать и жизнию для пользы отечества, тот, скажу, не знает сердца человеческого. Признаюсь, и ты, мой любезный друг, в том же признаешься, что последовавшее по возвращении нашем жар сей в нас гораздо умерило…»

IV. ПУТЬ БОРЬБЫ

Родина встретила молодых сынов своих буднично, неласково. Она раскрылась перед ними совсем не в том блеске, как виделась им издалека…

Продолжалась тяжелая, изнурительная война с Турцией. В 1771 году самоотверженно сражавшаяся русская армия овладела Крымом. В последующие годы русские войска не раз с победой переходили Дунай. Наконец в 1774 году был заключен мир. Россия получила земли между Днепром и Бугом, получила Керчь в Крыму, что давало ей выход в Черное море. Турция открыла для русских судов проход через проливы Дарданеллы и Босфор. Крымское ханство было объявлено независимым от Турции.

Это была большая победа, но победа, достигнутая дорогой ценой. Тяжесть долгой войны лежала на плечах русского народа. Многострадальный крепостной мужик отважно сражался под победоносными знаменами русской армии, и он же своим подневольным трудом обогащал царскую казну, отощавшую за годы войны.

В конце 1770 года в Москве началась чума. Народ, видя полную бесполезность правительственных противочумных мер (они сводились в основном к временному закрытию церквей и отмене церковных обрядов), взбунтовался. Бунтовщиков усмиряли вооруженной силой. Для наведения порядка Екатерина отправила в Москву своего фаворита Григория Орлова.