Поразмыслив, Герт не нашел ничего удивительного в этом. Сад находился на дне котловины. Воздух застаивался здесь, - потому-то и аромат цветов, смешанный с запахом сырости, был таким густым.

Гнетущая тишина царила в саду. Ни шелеста листьев, ни журчания воды. Все было погружено в какое-то оцепенение, как бывает в природе перед бурей.

Ощутив неожиданную слабость, заключенный сел на скамью. Его поташнивало. Что-то неладное творилось с головой. Раньше с ним не бывало ничего подобного.

Повеял ветерок. Вентиляторы застрекотали в траве.

В висках застучало. Ветер, усиливаясь, проникал, казалось, под кожу и кости черепа, вносил сумятицу в мысли.

Через минуту-две головокружение прошло.

Герт отнял ладони от лица и выпрямился на скамейке. Показалось ему или в самом деле выпуклое круглое зеркало, стоявшее неподалеку, переместилось? Оно повернулось в его сторону. Герт встал, сделал несколько шагов, обернулся. Зеркало, описав полуоборот вокруг своей оси, смотрело сейчас прямо на него.

Заключенному стало не по себе. Стеклянный глаз следил за ним, отмечая каждое его движение. Герт шел по аллее, тревожно озираясь, ускоряя шаги.

Безотчетный страх все сильнее овладевал им, необъяснимый, непонятный!

Казалось, вон тот серый камень неспроста лежит на его пути. Казалось, деревья тянутся к нему ветвями. Все угрожало сейчас, все принимало какие-то зловещие, причудливые формы.

Такое с ним бывало только в раннем детстве. Отец иногда задерживался допоздна на заводе, и мать посылала маленького Ганса отнести ему ужин. Идти приходилось через кладбище. Кресты и высокие надгробия жутко белели во тьме. Мальчик пробегал тенистыми аллеями, слыша гулкие удары своего сердца. С годами он стал проходить все медленнее это расстояние, приучая себя не бояться, и, наконец, совершенно избавился от унизительного чувства страха.

Почему же теперь снова?…

Громко зашуршала трава. Цветы закивали своими глупыми круглыми головами, точно подгоняя Герта. Ветер становился все сильнее. Под ногами завихрился песок, и заключенный, обессилев, опустился на землю.

Когда он опомнился, все было тихо вокруг.

Цветы, деревья были неподвижны - лист не шелохнется. Солнце клонилось к западу. Какой удивительный контраст с только что пережитым!…

Встреченный на пороге дома надзирателями и поддерживаемый ими, Герт добрел до своей камеры и упал на тюфяк.

Нервы? Сдали нервы?

Но почему?… Выдержали же полтора года почти беспрерывных истязаний в концлагере? И вот за один лишь сравнительно спокойный день в этой странной вилле…

Реакция на все пережитое? Говорят, реакция наступает не сразу.

Герт перевернулся на бок, глядя на решетку, четко выделявшуюся на фоне звездного неба. Перемножил в уме для проверки несколько чисел, припомнил ряд исторических дат. Мозг работал нормально.

Что же произошло с ним в саду?

Работа в антифашистском подполье приучила Герта к самообладанию, дисциплинировала его волю и ум.

Вдобавок он гордился тем, что сделан из добротного материала, "с большим запасом прочности", как говаривал его отец. От деда и отца, рабочих одного из больших химических заводов в Руре, Герт унаследовал вместе с широким могучим костяком также и очень надежную нервную систему. До сих пор нервы никогда не подводили его.

- Поживем - увидим, - сказал Герт вслух и перевернулся на другой бок. Он должен заснуть. Он должен заставить себя заснуть. Завтра предстоит трудный день, и надо набраться сил для борьбы.

По усвоенной в тюрьме и в концлагере привычке Герт перед сном стал вспоминать о хорошем.

Закинув за голову руки с широкими запястьями, Герт лежал неподвижно и тихо. Если бы надзиратели заглянули в замочную скважину, то подумали бы, что заключенный спит. Но это было не так. Он вспоминал. Он набирался сил на завтра…

Было среди его воспоминаний одно, которое больше всех других поддерживало его. Ему виделась старинная церковь с удивительными разноцветными куполами, а справа от нее зубчатая красная стена. Трудно было рассмотреть подробности, потому что впереди колыхалось множество толов и спин, десятки тысяч празднично одетых людей. Над головами плескались алые полотнища, задевая Герта по лицу. Моросил дождь, но Герт не замечал дождя. Он был счастлив. Он шел по Красной площади!

Да, редкое счастье выпало на его долю. В конце двадцатых годов вместе с делегацией немецких профсоюзных деятелей он побывал в СССР.

Поездку по стране, богатую незабываемыми впечатлениями, увенчало участие в октябрьской демонстрации. Герту был любезно предложен гостевой билет на одну из трибун, но он предпочел быть участником, а не зрителем. Ему хотелось хоть на короткий срок слиться с советским народом.

И вот он шагает в колонне рабочих химического завода, как все, неотрывно и жадно глядя направо, на мавзолей, где находятся руководители партии и правительства. А на плече у Герта сидит русский мальчик, который тоже, не отрываясь, смотрит на мавзолей и взволнованно повторяет: "Сталин! Сталин! Видишь, это Сталин!" Он даже перегнулся в ту сторону и, чтобы не упасть, крепко ухватил Герта за волосы. Ощущение детской ручонки, лежащей на макушке, даже сейчас возникает по временам, если долго думать об этом.

У мальчика было странное имя - Хлебушко. Если перевести его на немецкий язык, получалось что-то вроде Брётхен.

Какие своеобразные имена у русских!…

Думая об этом и мысленно улыбаясь мальчику Хлебушке, Герт, наконец, уснул.

Ночью, проснувшись будто от толчка, он вспомнил забытую подробность: пока продолжался припадок, в воздухе пахло резедой!…

Утром во время прогулки Герт обследовал клумбы в саду. Резеда росла там в самом отдаленном углу. Бледно-желтые цветы на высоких стеблях пахли сильно, как всегда, но нельзя было допустить, чтобы их запах на таком расстоянии мог заглушить запах других цветов.

В этот день припадок повторился с новой силой. Герт до крови искусал себе губы, упрямо стискивал кулаки, стыдил и ругал себя. Тщетно! Вдруг пахнуло резедой, будто кто-то кинул в лицо невидимый букет, и все смешалось в голове.

Он плохо помнил, что было дальше. Кажется, бежал, падал, поднимался, исцарапал себе лицо и руки, продираясь сквозь кусты шиповника. Потом чары спали с него. Герт увидел, что стоит на краю обрыва. Он отшатнулся. Еще мгновение - и свалился бы вниз.

Некоторое время он лежал неподвижно в траве, тяжело переводя дыхание. Какое странное действие оказало на него дуновение ароматного ветра!

Ему почудился слабый звон. Не поднимая головы, он повел глазами в сторону. Суставчатый стержень, стоявший на площадке у обрыва, начал укорачиваться, опуская зеркало, укрепленное на его конце.

Заключенный понял назначение зеркал. Они были подобны перископу. С их помощью кто-то в доме следил за Гертом…

Ночью Герту приснилось, что он лежит привязанный к операционному столу, а вокруг в колеблющемся сумраке теснятся стеклянные глаза, раскачиваясь на длинных стержнях, тихо позванивая шарнирами. Вдруг они расступились, и в конце образовавшегося прохода возник человек со странно знакомым тонким голосом, приезжавший в концлагерь. И на этот раз Герту не удалось рассмотреть его лица, - видны были только глаза, выпуклые, мертвенно-неподвижные, пустые. Герт ощутил сверлящую боль во лбу, от которой проснулся.

Ему представилось, что пробуждение это мнимое, как бывает иногда во сне, и тягостный кошмар продолжается. Дверь камеры была открыта настежь. Над его тюфяком стоял надзиратель и, позванивая ключами, повторял:

- На прогулку!… На прогулку!…

Герт зажмурился, - очень не хотелось выходить из камеры. Потом заставил себя, вспомнил: в саду ждали не только враги, - там могли быть и друзья.

Неужели, думал он, в этой вилле-тюрьме, кроме него, нет заключенных? А если есть, то ведь их также выпускают в сад - в другое время, конечно. Нужно найти способ общения с ними. Возможно, что кто-нибудь из товарищей по заключению, попав сюда раньше него, уже открыл тайну, которая не давала Герту покоя.