главнокомандующий Вооруженными силами
Конфедеративных Штатов Америки
Да, на нашей новой «Алабаме» хоть и тесно, и качало больше, чем на русском военном корабле или, упаси боже, на подводной лодке, зато здесь я находился уже как бы на территории возрожденной Конфедерации, и к тому же проводил время с пользой для нашего общего дела. Каждый день мы часами сидели с молодым Семмсом. Впрочем, и он тоже уже не так молод, да и обсуждали мы самые разные вопросы — от набора в формирующуюся армию и ее обучения до планов грядущих боевых действий.
Обычно при этом к нам присоединялись то его отец, старый адмирал Семмс, то командир русских инструкторов капитан Рагуленко.
У русских есть поговорка о том, что рыбак рыбака видит издалека. И мне кажется, что капитан Рагуленко — это человек моей закваски. Насколько я понимаю, он профессионал. В пользу этого говорит и то, что он почти никогда ничего не рассказывает о своем боевом пути. При этом он старается по возможности никогда не акцентировать внимания на своей персоне.
Зато за обедом, за ужином и часто после него, за чарочкой, Сергей преображался и был неиссякаемым кладезем анекдотов и смешных историй. Впрочем, он все время просил меня рассказать ему тот или иной эпизод из моей биографии — как оказалось, если я почти ничего не знал о его военном прошлом, то он про мое знал очень много и считал меня чуть ли не одним из лучших полководцев нашего времени.
Зря, конечно. Будь я и впрямь хорошим полководцем, мы бы войну не проиграли. Да и ошибок я наделал множество за те четыре страшных года. Но когда я ему это сказал, он мне ответил, что каждый из нас делает ошибки, но только лучшие в этом признаются. И добавил, что у нас с ним будут все шансы исправить эти ошибки. На что я перекрестился и подумал: дай-то господи!
А в этот вечер, когда мы выпили по стакану ледяного скотча, разговор у нас зашел о послевоенном устройстве Конфедерации. Капитан мне доказывал, что необходимо найти какую-нибудь форму сосуществования с индейскими племенами. Все-таки наш континент был их родиной на протяжении многих веков еще до Колумба. И вообще, краснокожие, на свой первобытный манер, тоже являются джентльменами, и поэтому мы сможем с ними договориться и соблюдать соглашение.
А вот о будущем негров мнение у него оказалось несколько иным. Он считал, что нам нужно продолжить дело президента Монро и переселить всех чернокожих обратно на их родину, в Африку. Всех до единого. Черная община, отделяющая себя от белого населения КША, должна перестать существовать.
Как это ни странно, мое отношение к неграм было совсем другим. Когда-то давно я был работорговцем, но всегда следил за тем, чтобы живой товар был накормлен и содержался в более или менее нормальных условиях. Более того, то, что Харриет Бичер Стоу и ей подобные писали про условия, в которых содержались рабы, не соответствовало действительности, ибо раб стоил таких больших денег, что плохое отношение к нему было по карману лишь очень богатым людям. Да и среди богачей трудно было найти человека, который сознательно пошел бы на порчу собственных капиталовложений.
Впрочем, я довольно быстро отказался от живого товара и перешел на торговлю только хлопком.
Во время войны в моем отряде было немало негров — начиная с сорока четырех рабов, принадлежавших лично мне; я им обещал свободу после войны. За всю войну дезертировал всего лишь один, зато в отряд вступали все новые — как вольные негры, так и рабы хозяев, согласившихся по моей просьбе на такие же условия. В конце войны в моем отряде оставалось шестьдесят пять негров. И как я тогда отметил, они принадлежали к лучшим солдатам Конфедерации.
Да и после войны я поддерживал черных ветеранов и устраивал на работу, как и белых. Три года назад, меня пригласили на собрание International Pole Bearers («Международные носители шестов») — ассоциации черных рабочих, где я держал речь перед ними. И красивая черная девушка подарила мне букет цветов, после чего я поцеловал ее в щеку; об этом «скандале» потом с возмущением писали все местные газеты — как это южный джентльмен может поцеловать негритянку, пусть в щечку!.. Моралисты — они забыли, как президент Джефферсон в свое время сделал своей рабыне восьмерых очаровательных малюток. Или они думают, что мулатов на наш благословенный Юг приносит белый аист в маленьком черном мешочке… Многие джентльмены грешны куда больше, чем я, они лишь не выставляли свои чувства напоказ.
Но когда я начал говорить, что мы вполне способны ужиться с нашими черными соседями, капитан Рагуленко задумался и рассказал мне две истории из своей прошлой жизни до появления в нашем мире.
Первая случилась где-то в Африке во времена, когда сам Сергей был еще маленьким, а в русской армии офицером служил его отец, было это в одной из стран, недавно получившей независимость от одной из европейских держав. Как говорится, не будем показывать пальцем.
— Раньше там все было в ажуре, — рассказывал он. — Красивая, почти европейская столица. Алмазы, золото, нефть, в большой части страны неплохой климат, сельское хозяйство было образцовым. Больницы, школы, театры…
И вот они стали независимыми. Сначала оттуда выжили всех белых — убивали мужчин и детей, насиловали женщин или просто забирали все, что им принадлежало. Все, кто смог, уехал оттуда, кто не смог, тех уже нет. Ну, экономика тут же накрылась медным тазом, сельское хозяйство тоже тю-тю — одно дело, когда знающие люди обрабатывают земли, другое, когда её раздали дружкам нового президента. То же было и с заводами и фабриками. Представляешь, начала голодать страна, в которой вся земля пригодна для обработки и с полей можно снимать по четыре урожая в год. Говоря по-нашему, один год идет за четыре, и эти люди вдруг голодают и просят международной помощи!
Потом там, конечно, началась гражданская война. Точнее, даже не гражданская, а межплеменная, так как несмотря на всю цивилизацию и якобы имеющееся у них государство, эти люди до сих пор делят себя по племенам. Тут их президент, почуяв, что лично для него дело пахнет жареным, и обращается к нашей стране за помощью: Россия, помоги!
Ну, наши и летят туда. Тамошние военные щеголяют в новой форме, но как только становится по-настоящему горячо, убегают куда глаза глядят, а русским приходилось за них отдуваться. С местными-то повстанцами воевать было несложно, а вот когда в дело вмешивались другие игроки, тогда все становилось куда серьезнее. Хорошо еще, наши войска в конце концов оттуда вывели, но сколько друзей моего отца остались лежать в той проклятой земле…
— Капитан, — возразил я, — но ведь то Африка. А в Америке, надеюсь, они все-таки стали цивилизованными.
Капитан Рагуленко почесал в задумчивости подбородок.
— Да как вам сказать, мистер Форрест… Однажды нас пригласили на международные военные соревнования. В вашу тогдашнюю Америку-янки, дери ее за ногу. Ну, наша команда, естественно, получила первое место, торжества там, награждение. Все нормально. Привозят нас потом в Нью-Йорк, откуда мы должны были отправиться домой. И пошли мы с приятелями гулять по городу. Сами понимаете, что у меня там за приятели были, у каждого за спиной небольшое кладбище имеется, а то и два. Афганистан из нас никто, правда, не застал, а вот на Кавказе все потрудились вдоволь. А нам никто не сказал, куда можно, а куда нет.
И оказались мы вдруг в одном таком мрачном районе. Многие дома — сгоревшие коробки, везде грязь, и какие-то негры шляются, на нас так неприятно посматривают. Потом с десяток черных оболтусов преграждают нам путь и говорят: деньги, мол, давайте. А у самих у кого нож, у кого даже ствол. Придурки!
— Ну и что дальше? — поинтересовался я.
— Ну, в общем, мы им объяснили, почему их поведение было неправильным. После этого нас оставили в покое. Аккуратно объяснили, но не без членовредительства, самое главное было никого не убить.
— А как же полиция? — удивился я.