И в-третьих, один моряк в очень затруднительном, если не сказать больше, положении сошел на берег в Ист-Индских доках и занялся поиском места, где бы переночевать.

Упомянутый выше джентльмен (слуги, когда таковых у него был полный штат, звали его Майором) жил на побережье, в доме, стоявшем над угрюмой полосой земли, затопляемой приливом, заболоченной и пустынной во время отлива. В жилище его не было ничего, кроме самого необходимого, так как состояние майора со временем претерпело весьма болезненный ущерб. Честно сказать, оно находилось при последнем издыхании.

В этот день он сидел у подоконника в своей нетопленой гостиной. Окно выходило на север, на унылое и пустынное море, и все-таки что-то его постоянно тянуло на эту сторону дома, заставляя рассматривать проплывающие вдали волны и корабли. Однако сейчас он не смотрел на море, а читал газету, поданную единственной оставшейся служанкой: кухаркой и одновременно экономкой, столь озабоченной выпивкой и столь нечистой на руку, что никто более не соглашался нанять ее.

Равнодушно пролистывая страницы, он старался держать газету таким образом, чтобы на нее падали последние лучи исчезающего света, все откладывая тот момент, когда придется зажечь лампу Его глаза пробегали заголовки статей без всякого интереса, пока он не наткнулся на репортаж о происшествии в судоходной конторе, заставивший его сразу подскочить на месте.

Отрывок, более всего заинтересовавший его, гласил.

Единственным свидетелем произошедшего была мисс Вероника Локхарт, дочь покойного мистера Мэтью Локхарта, бывшего совладельца фирмы. О смерти самого мистера Локхарта, постигшей его во время крушения шхуны «Лавиния», мы писали в августе.

Джентльмен прочел это дважды и протер глаза. Затем он поднялся и отправился писать письмо.

За лондонским Тауэром, между верфью Святой Екатерины и Шедвеллским новым доком, находился квартал под названием Уоппинг – лабиринт кишащих крысами переулков, убогих гостиниц и ночлежек, пристаней и складов, узких рядов строений, единственные двери которых находились на уровне второго этажа, с поперечными балками и блоками для подтягивания к ним грузов. Глухие кирпичные стены и устрашающе выглядевшие приспособления над ними производили впечатление какого-то кошмарного застенка, в то время как свет, проникая сквозь воздух, мутный от угольной пыли, казалось, исходил откуда-то издалека – словно из верхних, забранных решетками окон.

Вся жестокость и грязь этих трущоб будто сошлась в одном месте под названием Гиблая Пристань. Когда-то здесь была верфь, но эти времена давным-давно миновали, теперь здесь сохранился лишь ряд битком набитых жильцами домов и лавчонок, жмущихся к самому краю обрыва над рекой, – бакалейная лавка, пирожная, контора ростовщика, пивная с громким именем «Маркиз Грэнби» и гостиница.

Надо сказать, что слово «гостиница» в Ист-Энде имеет целый ряд значений. В худшем случае она представляет собой комнату, насквозь пропитанную сыростью и отвратительным зловонием, с натянутой посередине бельевой веревкой. Безнадежные пьяницы и нищие могли заплатить пенни за счастье уснуть не на холодном и грязном полу, а стоя, привалившись к этой веревке. В лучшем случае вам предоставляли сравнительно чистое помещение, в котором простыни меняют так часто, как это вздумается хозяевам или прислуге.

Где-то посередине находилась гостиница миссис Холланд. Здесь койка на одну ночь будет стоить вам три пенса, на день – четыре, целая комната – шесть, и завтрак – пенни. Но вам не придется скучать в одиночку. Если даже блохи не заинтересуются вашей грешной плотью, то клопы – не такие снобы и не пренебрегут никаким даром небес.

Именно в этот дом и пришел мистер Иеремия Блит, весьма осанистый и не менее подозрительный хокстонский стряпчий. С хозяйкой гостиницы он встречался и раньше, но в другом месте; это был его первый визит на Гиблую Пристань.

Стук вызвал к дверям девочку, уже невидимую в наступивших сумерках, так что мистеру Блиту видны были только ее большие темные глаза. Она приоткрыла дверь и спросила в щелку:

– Кто там?

– Мистер Иеремия Блит. Миссис Холланд ждет меня.

Девочка открыла дверь пошире, впуская гостя, и тотчас растворилась во мраке прихожей.

Мистер Блит вошел. Сперва в ожидании хозяйки он барабанил пальцами по тулье своей шляпы, затем уставился на пыльную гравюру «Смерть Нельсона», стараясь особенно не задумываться о происхождении пятен на потолке.

Вскоре вместе с запахом вареной капусты и старых кошек явилась хозяйка дома. Это была тощая старуха с запавшими щеками, щелястым ртом и пронзительным взглядом. Она протянула гостю крючковатую руку и что-то прошамкала, но что именно, Блит не мог разобрать – с таким же успехом она могла заговорить по-турецки.

– Простите, мэм? Я не совсем…

Она радостно гукнула и повела мистера Блита в крошечную гостиную, где кошачий запах достигал уже полной своей глубины и силы. Как только дверь затворилась, старуха сняла с камина маленькую оловянную шкатулку, достала оттуда искусственные зубы и вставила их в рот, причмокнув губами. Они были ей порядком велики, так что выглядело это довольно устрашающе.

– Так-то лучше, – сказала она. – Вечно я забываю свои зубы! А достались-то они мне от моего дорогого муженька. Настоящая слоновая кость, без обмана! Сделаны в Индии, тому лет двадцать пять назад, а может, больше. Глядите, какая вещица!

И она распахнула свою пасть, обнажив бурые клыки и серые десны над ними, щедро обдавая стряпчего звериным зловонием. Мистер Блит отступил назад.

– И когда он умер, мой бедный ягненочек, – продолжила она, – они чуть было не отправились за ним в гроб: никто и оглянуться не успел, как он умер. Холера, черт возьми! В неделю сгорел, бедный мой птенчик. Но я вырвала их прямо у него изо рта, прежде чем они нахлобучили на него крышку! Да вы посмотрите, их еще носить и носить!

Мистер Блит сглотнул.

– Да ну же, садитесь, будьте как дома. Аделаида!

Девочка выступила из тени. Ей не больше девяти, подумал мистер Блит, так что по закону она уже должна учиться в школе: новый закон о начальных школах, делавший обязательным обучение Детей до достижения тринадцати лет, был введен как раз за два года до описываемых событий. Но совесть мистера Блита по своей призрачности была подобна этой девочке: слишком неосязаемая, чтобы задавать вопросы, слишком смутная, чтобы протестовать. Так что оба они – и совесть, и дитя – оставались безмолвными, пока миссис Холланд распоряжалась насчет чая, и столь же иллюзорны были их дальнейшие проявления.

Повернувшись наконец к своему гостю, миссис Холланд наклонилась и, легонько постукивая его по колену, произнесла:

– Ну? У вас ко мне есть дельце, не так ли? Не робейте, мистер Блит. Доставайте, что у вас там в портфеле – какие такие секреты.

– Кое-что есть, кое-что… – согласился стряпчий. – Хотя, строго говоря, никаких особенных секретов, ведь наша договоренность составлена на вполне законных основаниях…

Голос мистера Блита обладал свойством постепенно стихать к концу каждого пассажа, так что казалось, он всегда готов был пойти на попятный в самый последний момент. Но миссис Холланд энергично закивала головой.

– Точно, – сказала она. – Чистая игра, без всяких фокусов и выкрутасов. Вот это по мне. Валяйте дальше, мистер Блит.

Мистер Блит распахнул свой кожаный портфель и вытащил какие-то бумаги.

– Я ездил в Суэлнес на той неделе и заручился согласием известного нам джентльмена на условиях, оговоренных в прошлую встречу…

Тут в комнату вошла Аделаида с чайным подносом, и стряпчий умолк. Девочка поставила поднос на замусоренный маленький столик, сделала реверанс миссис Холланд и безмолвно вышла. Пока старуха разливала чай, мистер Блит продолжил:

– Гм-м… Теперь условия… Оговоренный предмет будет положен на хранение в банк Хаммонда и Витгроува на Винчестер-стрит.