— Не приближайся!

Наконец, принцесса поняла, как серьезно обстоят дела, и ее лицо вытянулось.

— Мама? — умоляющим голосом произнесла она.

Слезы струились по лицу королевы, и она еле слышно прошептала:

— Мы должны тебя спасти. Другого способа нет.

Губы Розы, мгновение назад капризно надутые, задрожали. Она в отчаянии переводила взгляд с отца на мать и обратно.

—  Но вы не больны. Почему меня надо от вас изолировать. Я этого не вынесу...

Король повернулся к Розе спиной. Этот жест мог показаться бессердечным тем, кто его не знал. Но я понимала, что стоит за резкостью Ранолфа: попытка защититься от отчаяния дочери.

— Ленор! — сухо произнес он.

Судорожные рыдания сотрясали тело королевы, и она бессильно прислонилась к груди мужа. Он решительно обнял ее одной рукой за плечи и повел к двери, а мне пришлось стиснуть запястья Розы, чтобы не позволить ей броситься за ними. Обе женщины безудержно предавались горю. Королева Ленор тихо и протяжно стонала, а громкие крики Розы стремительно превращались в истерический визг. Король, не оглядываясь на дочь, вытолкал из комнаты жену, которая буквально повисла на супруге. Как только они скрылись из виду, я подбежала к двери и задвинула засов за мгновение до того, как на нее бросилась Роза, отчаянно колотя кулаками по толстым доскам.

— Мама! — голосила она. — Мама! Не покидай меня!

Я изо всех сил держала засов на месте, готовясь отталкивать от него Розу, если она попытается вырваться из комнаты. Но она выплеснула всю свою боль на дверь, продолжая до изнеможения бить по ней руками. Когда она наконец упала на колени, я обняла ее и прижала к себе, как делала, когда она была совсем маленькой и ночные кошмары заставляли ее с криками просыпаться по ночам. Я знала, что мои объятия не могут утешить ее так, как утешали тогда, и от осознания беспомощности мое тело пронзала острая и мучительная боль.

—  Элиза! — умоляла Роза, глядя на меня красными и распухшими от слез глазами. — Что, если я больше их не увижу? Что, если они умрут?

Меня терзали такие же опасения, только она произнесла их вслух. Но я была обязана исполнить свой долг перед королем. Я была обязана защитить Розу, даже если бы мне пришлось пожертвовать ради этого правдой.

—  Им ничего не угрожает, — заверила я ее. — Чума распространяется по помещениям для слуг, далеко от комнат твоей мамы. Они хотят исключить малейшую возможность того, что ты заразишься, вот и все.

— Как долго нам придется ждать?

—  Недолго, — успокоила я ее. — Неделю, может, две. Мы неплохо проведем время, вот увидишь.

Роза вытерла щеки тыльной стороной ладони и сделала глубокий вдох, пытаясь успокоиться.

— Неделю. Думаю, справимся.

—  Конечно, справимся, — уверенно подтвердила я, протягивая Розе руку, чтобы помочь ей подняться на ноги. — Пойдем, поможешь мне получше расставить все эти корзины с едой.

Роза довольно охотно взялась за работу. Но в комнате продолжало звучать эхо рыданий королевы Ленор. Я пыталась что-то говорить, но все зря. Ничто не могло заглушить эти душераздирающие звуки.

Если, описывая события своей жизни, я демонстрирую какой-то литературный талант, то это только благодаря тем дням заточения с Розой, потому что они превратили меня в рассказчицу. Я организовала наше время в точности так, как когда-то руководила замком миссис Тьюкс, строго следившая за распорядком дня. Сразу после подъема на рассвете мы завтракали, утро посвящали чтению или письму, а после обеда принимались за рукоделие. Роза помогала мне готовить легкий ужин, изумляясь моей способности куховарить над пламенем ее камина. По мере того как за окном сгущались сумерки, наши голоса устремлялись навстречу друг другу, и мы беседовали в темноте, пока не засыпали.

Несколько первых вечеров я пересказывала истории, которые Роза любила в детстве. Это были сказки о прекрасных принцессах и благородных рыцарях, отрубающих головы огнедышащим драконам. В этих легендах чары рассеивались, и любовь неизменно торжествовала. Когда мой запас подобных развлечений иссяк, я перешла к более правдивым повествованиям. Я пыталась нарисовать картину тех мест, в которых я росла, описывая, как на рассвете поднимался над землей туман, когда я шла к хлеву доить коров. Как брели по полю быки, оставляя позади себя борозды взрытой земли. Как мы глотали слюнки, вдыхая аромат фруктов, которые мама варила, делая припасы на зиму.

Я не рассказывала Розе все подряд. К примеру, я избавила ее от рассказов о том, как зимой мы постоянно что-то себе отмораживали, или как мы с братьями сбивались, чтобы согреться, под одним на всех старым одеялом, дрожа одной сплошной кучей костлявых рук-ног и бурчащих от голода животов. Я умолчала о том, что отец нас избивал, и не стала описывать пустые, полные отчаяния глаза мамы. И я не сказала ни слова о смерти, похитившей мою семью. Я не могла и не желала говорить о чуме.

Вместо этого я делилась изумлением, охватившим меня при первом взгляде на замок, и благоговейным восхищением, которое вызвала у меня доброта ее матери. Я говорила о радости, охватывающей королеву Ленор по мере того, как рос ее живот, и о нежности, с которой король Ранолф прижимал к нему свою ладонь. Как счастливы были ее родители в тот день, когда появилась на свет их дочь!

От этих воспоминаний у меня мучительно сжималось сердце, но Розу эти истории, похоже, подбадривали, потому что она часто просила, чтобы я снова и снова описывала одно и то же событие. Иногда, когда мы лежали рядом в темноте, время как будто исчезало, и мне чудилось, я снова нахожусь в спальне служанок рядом с Петрой, и мы шепчемся, делясь секретами. Какой взрослой и уверенной в себе казалась мне тогда Петра, и как я пыталась подражать ей, надеясь когда-нибудь стать такой, как она! Время стерло разделявшие нас разногласия. Мне доставляло удовольствие думать о ней как о верной подруге, и я горевала о ее исчезновении из моей жизни. У Розы никогда не было таких подруг, и ее не беспокоило их отсутствие, но я понимала, что дружба могла бы обогатить ее существование.

Шли дни, и каждый из них был точной копией предыдущего. Когда комнату наполнял дневной свет, мы бодрились как могли. Мы занимались своими делами, как будто не было ничего странного в жизни двух женщин, полностью отделенных от внешнего мира, и играли роль двух милых дам. Но когда приближалась ночь, мы мрачнели вместе с темнеющими небесами. И когда скудный свет луны позволял нам видеть лишь смутные очертания лиц друг друга, мы распахивали свои души. Роза начала требовать, чтобы я заполняла пропуски в своих повествованиях.

— Ты ничего не рассказываешь о моих крестинах, — произнесла она однажды вечером.

— А что ты хочешь знать? — настороженно поинтересовалась я.

— Я хочу знать о Миллисент. И о проклятии.

В ее голосе слышалась горечь. Даже если каким-то чудом королю и королеве удалось бы выйти из ада болезни невредимыми, ничто не могло стереть воспоминания об этих днях из души их дочери. Игривость, присущая ее женственному телу, исчезла без следа, сменившись осознанием непредсказуемости и жестокости судьбы. Ни красота, ни высокое положение, ни богатство не спасали от горя и потерь.

После всего, что случилось, я решила, что правда уже не сможет повредить принцессе. Эта история и в самом деле далась мне легко, потому что я с пугающей ясностью помнила все до мельчайших подробностей, начиная с появления Миллисент в Большом Зале до заверений Флоры о том, что она защитит ребенка. О чем я так и не решилась ей рассказать, так это о пещере под церковью Святой Агреллы и о том, как Миллисент околдовала королеву Ленор.

Я твердо решила, что эта история должна остаться погребенной так же глубоко, как и породившая ее обитель зла.

—  И она сумела отомстить, — прошептала Роза. — Она принесла в мой дом смерть.

Я поспешила отвлечь ее от таких мыслей.

—  Миллисент была коварной женщиной, но не колдуньей. Чума распространяется сама и поражает всех подряд. Ей нет дела до различий между добродетелью и пороком.