Уже после моего возвращения в Петербург, я имел случай говорить об этом инциденте с помощником Военного Министра Поливановым, который сказал мне, что он хорошо знает весь спорный вопрос, вполне разделяет взгляд Ген. Жигалковского, но в Главном Инженерном Управлении держатся совершенно иного взгляда, и вероятно дело потребует особого исследования на месте раньше, чем будет принято какое-либо решение.
Чем кончился этот вопрос, я так и не узнал до самого моего ухода из Министерства, пять лет спустя.
Польза от пребывания моего во Владивосток была, однако, немалая. Я оставил в руках Ген. Унтербергера точный перечень кредитов, открытых на Владивосток и не израсходованных на месте. В обмен я получил от крепостного управления любопытное извлечение о переписке его с Петербургом и самый красноречивый перечень тех вопросов, по которым или не было получено никакого ответа в течение нескольких лет или получались указания, сводившиеся к пересмотру ранее решенных дел и предложение разработать те же вопросы в совершенно новом направлении. Инженерное управление бросало сделанную работу, принималось за новую и опять получалась только невероятная волокита.
Передавая мне эти справки в присутствии Коменданта и Ген. – Губернатора, Генерал Жигалковский совершенно открыто заявил, что ни он, никто из его сотрудников совершенно не верит тому, что когда-либо начнутся настоящие работы, и что прав был в сущности Ген. Редигер, предлагавший еще в 1905 или 1906 году, – просто упразднить Владивостокскую крепость, потому что, как он, так и все местное Управление инженерной частью крепости только даром получает жалованье я занимается всем надоевшею бесплодною перепискою, в пользу которой никто не верит.
Все это я изложил в моем отчете, представленном Государю, смягчив только краски, но не скрыв от Него ничего из вынесенных впечатлений.
Вернувшись в Харбин под самым грустным впечатлением, я мог только успокоить Ген. Унтербергера тем, что его опасения относительно близкого нападения на нас Японии не отвечают действительности, как и виновность Министерства Финансов в создавшемся положении. К чести Ген. Унтербергера я должен сказать, что его панические телеграммы с тех пор совершенно прекратились, как перестал он в своих донесениях Государю ссылаться на безнадежное состояние Владивостокской крепости по неассигнованию необходимых кредитов.
Мне же лично, при нашем расставании на Пограничной, он сказал прямо, что не понимает как можно быть настолько недобросовестным, как, выяснилось теперь, было Военное Министерство, или в сущности – Военный Министр.
Описанию положения Владивостокской крепости я посвятил особую, конфиденциальную часть моего общего доклада и не сообщил ее никому, кроме Председателя Совета Министров, о чем и доложил Государю, представляя Ему оба мои доклада.
Возвращение мое в Харбин из поездки в Хабаровск и Владивосток доставило мне ряд благоприятных впечатлений в связи с последствием убийства Князя Ито. Харбинские газеты были полны самых разнообразных сведений, заимствованных ими из прибывших японских газет. Все они в один голос говорили о том, что как в правительстве, так и общественном мнении Японии не осталось и следа сколько-нибудь неблагоприятных впечатлений от действий русской власти в момент печального события.
Газеты наперерыв оправдывали действия железнодорожного начальства и слагали с него всякую ответственность за случившееся, открыто говоря, что дорога не могла не предоставить японскому консулу всей свободы действий, коль скоро он сам просил об этом и принимал да себя всю полноту ответственности. Были даже и такие суждения, что каждый японец, который заявил бы о своем желании представиться своему сановнику в минуту его прибытия и не получил бы почему-либо на то разрешения железнодорожной власти, имел бы право жаловаться на стеснения, и русское управление дорогою не избежало бы самых неприятных последствий за сделанные им распоряжения, хотя бы они были внушены самыми лучшими побуждениями.
Наш посол в Tокио прислал мне телеграмму, передавая соболезнования японского правительства но случаю печального события и передавал лично мне самую искреннюю его благодарность за оказанное мною внимание покойному Князю Ито, прося меня передать ее всей русской администрации, проявившей столько трогательного внимания в критическую минуту.
Это демонстративное внимание ко мне проявилось затем несколько дней спустя, еще до выезда моего из Харбина, особенно рельефно по поводу похорон Князя Ито.
По личному распоряжению Императора установлен был особый торжественный церемониал погребения Князя Ито и одним из пунктов его было указано, в виду огромного количества венков и всякого рода эмблем, возложенных на гроб умершего, – допустить до внесения в место погребения только три венка – от Императора, от вдовы Князя Ито и тот, который был возложен мною в минуту его кончины. Таким образом, скромный венок, найденный мною в магазине Чурина, остался на могил убитого и хранится на ней, вероятно, и сейчас.
Газеты, кроме того, в целом ряде статей возвращались все к тому же вопросу о том, как отрадно было бы свидание двух сановников, если бы оно могло быть доведено до дружеской беседы между ними, потому что Князь Ито, исполняя волю своего Императора, имел в виду только еще более сблизить взаимные интересы двух народов в целях устранения всякой неясности в их взаимных отношениях.
Tе же самые мысли повторил мне потом; тотчас по моем возвращении японский посол барон Мотоно, когда я npиeхал к нему, опередив его моим визитом.
Все последующие дни до выезда моего из Харбина, в обратный путь ушли на беспрерывную работу по самым разнообразным вопросам, касавшимся дороги и ее предприятий.
Я не говорю вовсе о том, насколько моя задача была облегчена тем особым вниманием и помощью, которую я встретил от всех, без всякого исключения, лиц н учреждений, с которыми мне пришлось встретиться в эту пору. Каждый не знал чем проявить мне свое внимание, – видимо у всех сохранилось в памяти то отношение, которое я проявил в пору войны и не раз, при довольно острых разногласиях, в особенности в Городском Совете, точка зрения дороги получала свое осуществление только потому, что мой авторитет всегда был на стороне дороги, правда, проводившей справедливую и легко защищаемую политику.
Но еще полезнее для меня была открытая возможность знакомиться с самым интересным для меня и всего менее ясным вопросом о том каково было в ту пору положение Китая, и насколько мы могли быть спокойны за то исключительное положение, которое занимала Россия с точки зрения ее концессии в Манчжурии.
Отношения с самыми разнообразными людьми, как во Владивостоке, так и еще более того в Харбине, не оставляло для меня места какому-либо сомнению в том, что китайская власть слаба до последней степени и совершенно неспособна ни на какое сопротивление нам, если только мы стояли на почве нашего контракта. Она желала только одного – чтобы ее никто не трогал и не пытался приобретать для себя каких-либо новых преимуществ, так как за всякой уступкой в нашу пользу автоматически шли попытки со стороны других стран, выговорить для себя какие-либо компенсации.
Отражения на Маньчжурской дороге и ее предприятиях какого-либо влияния центральной власти Китая не было заметно ни в одном из острых вопросов, выдвинутых жизнью, и все стремления Генерала Хорвата, пользовавшегося большим влиянием среди местных китайских властей, сводились исключительно к тому, чтобы не поднимать никаких вопросов, требующих разрешения Пекина, и обходиться теми, которые могли: «быть решены властью местных Дао-Таев. Эти последние сами говорили в непринужденной беседе, что все, что они могут сделать, они охотно сделают, а все, что требует высшей административной санкции, они направят в Пекин с неблагоприятным их отзывом, потому что там вообще ничего нового не решат и дальше буквы договора не пойдут. Оттого нам всегда было очень легко ладить с расположенным к нам Дао-Таем Хейлудзянской провинции и ничего нельзя было добиться от его коллеги – Гиринского Генерал-Губернатора. Первый даже не раз, в откровенной беседе со мною, при переводчике Китайской Восточной дороги которому он вполне доверял (по-видимому тот был даже его родственником), совершенно открыто просил меня не поднимать никаких новых вопросов (их было в особенности много в связи с домогательствами консулов по новому городскому управлении), если только их предстоит направить в Пекин.