Со станции «Манчжурия» я вступил на территорию Китайской Восточной дороги; пришлось оставить сибирский экспресс и перейти в экстренный поезд, специально снаряженный для меня и для всего состава моих спутников, а также для встретивших меня старших чинов дороги, с Генералом Хорватом во главе. На этой же станции я нашел опередившего меня несколькими днями Командира Корпуса Пограничной Стражи Генерала Н. А. Пыхачева, с которым я был давно связан самою тесною дружбою. От него же я узнал, что меня ждет в Харбине, величайший сюрприз, подтвержденный тут же Генералом Хорватом, который показал мне только что полученную им от его помощника по гражданской части, Генерала Афанасьева, телеграмму: «выезжаю для встречи Князя завтра. Прибытие в Харбин предполагается во вторник, 9 часов утра».

Чтобы пояснить эту неожиданную и, по первому впечатлению, не понятную телеграмму, (нужно сказать, что с минуты решения Государем вопроса о моей поездке на Китайскую дорогу и во Владивосток, мои приготовления к отъезду делались совершенно открыто, за исключением того, что касалось собственно Владивостока и моих несогласий с Военным Министром. Об этом говорилось открыто в Министерстве знали это и другие ведомства, потому что я просил всех ускорить сметную работу.

Как-то еще в конце лета ко мне заехал на мою дачу, на Елагином остров, японский посол барон Mотоно и спросил меня без всяких дипломатических подходов, не думаю ли я проехать в Японию, причем он прибавил, что ему в точности известно, что его правительство было бы этому очень радо и, если только я подам ему надежду на возможность такой поездки моей, хотя бы на самый короткий срок, то он заявляет мне, совершенно открыто, что я получу приглашение его правительства в самых лестных для меня выражениях, потому что никто в Японии не игнорирует какую деятельную роль я принимал и принимаю в разрешении всех острых вопросов между обеими странами после 1905 года, и как много обязана Япония мне в том прекрасном положении, которым пользуется в России лично он, Мотоно. Он сказал мне, что я не могу себе и представить, какую встречу найду я в Японии и насколько мне будет отрадно видеть не только со стороны правительства, но и со стороны народа, как умеют в Японии почитать тех, кто, работая в пользу своей родины, открыто признает интересы и другой страны и не верит всем несправедливым слухам, способным только породить взаимное недоверие.

Как всегда предпочитая говорить правду и не затемнять ее ненужными фразами, я объяснил барону Мотоно, что для меня было бы большою радостью исполнить желание японского правительства и доставить себе то удовольствие, которое давно составляло для меня предмета мечтаний. Я никогда не был на Дальнем востоке, но он всегда манил меня к себе. Настоящий случай, вероятно, единственный, когда бы я мог осуществить эту мечту в таких исключительных условиях. Но я не вижу никакой возможности исполнить это. Я должен быть обратно дома не позже самого начала ноября, когда открывается сессия Государственной Думы и Государственного Совета. Моя деловая поездка по русской восточной окраине, определенная в самых тесных пределах с едва достаточным количеством времени для выполнения самого необходимого, не дает мне никакой возможности сокращения, – что я и подтвердил бар. Мотоно, показавши ему весь мой маршрут, который сам он признал составленным, что называется, в обрез и прибавил, что меньше двух или даже трех недель на Японию положить, конечно нельзя.

Я думал было, что на этом наша беседа и окончится, и собирался было перейти к другим темам нашего разговора как Мотоно, прервавши меня, опросил: «а как отнеслись бы Вы к моей мысли переговорить еще раз об этом с Министром Иностранных Дел и попросить ею доложить Государю желание нашего правительства видеть Вашего Министра Финансов в гостях у себя, чтобы выразить ему всю нашу признательность за его справедливое к нам отношение. Я не хочу делать что-либо без Вашего согласия и не знаю хорошо, каковы Ваши отношения к Извольскому, который всегда говорит о Вас с чувством самого глубокого уважения».

Я просил барона Мотоно не предпринимать ничего для того, чтобы вызвать разрешение или даже прямое повеление Государя на мою поездку в Японию. Я привел ему два основания. Во-первых то, что я фактически не имею возможности запоздать моим возвращением домой, но вызвавши существенных неудобств в ходе моей текущей работы, тем боле, что я далеко не уверен в отношении Извольского к этой мысли, так как он необычайно щекотливо охраняет свои права, как единственного докладчика у Государя по вопросам Внешней политики, и легко может просто подумать, что я сам дал барону Мотоно мысль о желательности моею заезда в Японию, а это могло бы даже скомпрометировать меня в глазах Государя.

Я привел, во-вторых, что далеко не уверен в том, как отнеслась бы наша печать к моему визиту и не раздула ли бы она его в смысл моего вмешательства в дела внешней политики, на что уже были намеки в Новом Времени по поводу моего участия во всех делах, касающихся Китая, Японии и Персии. Мотоно хорошо знал об этом, потому что мы не раз говорили с ним о нашей печати и трудностях вообще испытываемых русским правительством, у которого нет достаточно независимого органа, сколько-нибудь влиятельного, чтобы проводить его взгляды, а такая газета, как Суворинское Новое Время – гораздо более враждебна к некоторым Министрам, нежели самые оппозиционные газеты.

Я умышленно не затронул Гражданина, чтобы не давать повода расширять программу нашей беседы, зная отлично, что Мотоно прекрасно обо всем осведомлен и даже не раз говорил Министру Иностранных Дел, что ему просто непонятно, как может газета, похваляющаяся своею преданностью Монарху, писать про Его Министров то, что можно читать каждый четверг на ее столбцах.

Но чего я не сказал японскому послу и что составляло главную причину моего нежелания, чтобы до Государя прямо или косвенно дошел вопрос о моей поездке в Японию, это то, что сам Государь, возбудивший вопрос о моей поездке на Дальний Bocток и не обмолвившийся  ни одним словом о том, что было бы полезно для меня побывать в Японии, когда Он вел подробную беседу об этом и с Столыпиным и с Извольским и, выражая им обоим Свое удовольствие по этому поводу, очевидно не думал вовсе о расширении объема моей поездки.

Если бы вопрос об этом дошел уже по другой линии до Его сведения, то, независимо от того, что и Государь мог бы подумать, что инициатива этого принадлежала мне, – но в случае несочувствия Его такому предложению, несомненно, могло бы просочиться и дойти до сведения Японского правительства, что именно Он этого не желает, и тогда вместо пользы произошел бы только один и притом немалый вред.

Наша беседа с Мотоно закончилась искренним его сожалением о том, что то, что ему представляется таким хорошим, не осуществится, и он оказал даже мне, что считает себя отчасти виновным в таком неблагоприятном обороте дела, так как ему следовало просто доложить своему правительству уже давно, что моя поездка решена, и вызвать его на официальное приглашение меня, потому что он уверен, что в таком случае Государь не захотел бы сделать неприятности его правительству, и все получило бы самое счастливое направление, к общей пользе, не вводя меня ни в какое щекотливое положение, которое действительно имеет место сейчас.

Не раз, после этой беседы мы виделись еще с бароном Мотоно, а перед самым моим отъездом он пригласил меня с женою на обед и открыто говорил за столом, как ему жаль, что у меня так мало времени, и что я не могу сделать визита Японии, которая была бы счастлива принять меня. Я ответил ему шутливо, что с величайшею радостью поеду другой раз, и вместе с ним, и прошу только заблаговременно предупредить меня о нашей с ним поездке.

При всем этом длинном обмене мнений, как и при неоднократных наших последующих встречах Бар. Мотоно ни одним словом не намекнул мне на то, что мне предстоит встретиться в Харбине с тем из японских сановников, который предпримет поездку только для того, чтобы повидать меня. Знал ли он об этом или и для него эта поездка была полным сюрпризом – я не знаю и думаю даже, что она была решена без его ведома, как результат того, что Японское правительство действительно желало меня видеть и, убедившись в том, что мой приезд не состоится, решилось просить наиболее уважаемого из своих сановников – приехать в Харбин. Какие цели преследовало в этом случае Японское правительство – осталось тайною, которую унес в могилу князь Ито, погибший от руки убийцы, в самую минуту своего приезда в этот город.