Журнал "Новый мир", возглавлявшийся народным интеллигентом Александром Твардовским, защищал интересы обманутого, попранного российского крестьянства гораздо больше, чем увешанные медалями бессловесные передовики полей, заседавшие в Верховном Совете и послушно голосовавшие за все, что им предлагалось с трибуны.

Натравливание народа на интеллигенцию — это натравливание народа на его защитников. Антиинтеллигентность— это антинародность. Воинствующая антиинтеллигентность сначала в лице старорежимного Победоносцева с его совиными крыльями, пересыпанными нафталином, а затем в лице новорежимных победоносиковых, надевших палаческие фартуки мясников, обрызганные чужой кровью, отнюдь не стеснялась делить нацию по своему вкусу на народ и на ненарод. После штучного отлучения от церкви Льва Толстого антиинтеллигентность перешла к массовому отлучению от народа таких выдающихся интеллигентов, как Вавилов, Чаянов, Платонов, Булгаков, Табидзе, Чаренц, Мандельштам, Ахматова, Шостакович, Пастернак и многие другие.

Самое страшное, что в это отлучение была невольно вовлечена и школа. Из воспитательницы интеллигенции се невольно пытались сделать сообщницей по уничтожению интеллигенции, которое шло вместе с уничтожением талантливейших крестьян, рабочих, красных командиров. Наши университеты и институты сталинская система пыталась превратить из колыбели гражданственности в инкубатор церберизма. Но, к счастью, это удалось не до конца.

Отечественному образованию был нанесен страшный урон — и физический, ибо в тюрьмах и лагерях погибло множество прекрасных преподавателей; и моральный, поскольку оставшиеся в живых преподаватели были обречены на раздвоенность души между кровавой реальностью и системой преподавания. Практически это было преподавание в лагере.

Однако, несмотря на эти нечеловеческие условия, Карбышевы нашего образования, живьем замурованные в лед инструкцией, все-таки продолжали совершать подвиг воспитания в человеке — человеческого. Земной поклон таким учителям за то, что они воспитали в школах будущих спасителей человечества от фашизма, за то, что в кровавые или просто подлые времена не дали погибнуть надеждам на самоспасение нации — на гласность и демократию.

Но рядом с подвижнической педагогикой нравственности и в нашей школе, и в прессе еще живы тенденции педагогики безнравственности, пытающейся морально дезориентировать наше общество.

Так, например, в восьмом номере "Молодой гвардии" за 1988 год проскальзывает такой циничный пассаж: "...пусть скажут, когда творчество Мандельштама играло значительную роль в литературном процессе? Когда оно доходило до широкой массы народа, отражало его глубинные интересы и чаяния?"

Эта риторическая фигура неожидановщины безнравственна потому, что поэзия Мандельштама, замученного в лагерях, была долгое время запрещена и физически не могла "доходить до широкой массы народа".

В двенадцатом номере журнала "Москва" другой критик так же походя оскорбляет другого классика нашей поэзии: "Определенная часть критики, понимая, что для оживления поэтического авангарда нужен авторитетный предтеча, усиленно "накачивает" фигуру Пастернака..." Разве это не педагогика безнравственности, не антиинтеллигентность, когда снова ничтоже сумняшеся оскорбляют уже не раз незаслуженно оскорбленного великого поэта? Агрессивная антиинтеллигентность чаще всего исходит от недоинтеллигентов.

Не надо прикрывать антиинтеллигентность знаменем с Георгием Победоносцем, направившим пику на змия. На знаменах антиинтеллигентности, похожих на совиные крылья, на самом деле не Георгий Победоносец, а Победоносцев.

Стыд — это двигатель прогресса

Учитель — это тоже писатель, который пишет не книги, а живых людей. Лгущий учитель превращается в массового производителя будущих лжецов. Плохих детей, как и плохие книги, нельзя выпускать слишком большим тиражом. Выпуск хороших людей и хороших книг слишком малым тиражом опасен для нравственного генофонда. Все дефициты антигуманистичны и поэтому неоправдаемы. Но один из самых антигуманистических дефицитов — книжный.

Предположим, я алкаш. Пил, что называется, по-черному, но теперь, так сказать, "в свете решений" желаю просветиться. Имею настроение приобщиться к мировой,

коза ее задери, культуре. К Монтеню, извините за выражение, меня волокет. К Ларошфуко меня неизвестно что прошпандоривает. Но в книжном магазине девчата меня на смех поднимают. Одна снизошла и говорит: "Тут был один книголюб из Анадыря — так оч мне за Тейяр Шар-дена соболью шкурку выложил. Так что, дядя Красный Нос, сделаю я тебе Монтеня, ежели ты мне итальянские сапоги сделаешь..." А как я ей сделаю итальянские сапоги, если я, во-первых, не итальянец, а во-вторых, не сапожник? Ну как пробиться к мировой культуре советскому простому алкоголику?

Это, конечно, шутка, но рожденная смехом сквозь слезы. Между человеком, который был воспитан на "Вечном зове", и человеком, который воспитан на "Котловане", уже будет нравственная пропасть. "Мы" Замятина, "1984" Оруэлла — это учебники антитоталитаризма. "Один день Ивана Денисовича", "Жизнь и судьба", "Колымские рассказы", "Крутой маршрут" — это учебники истории. Но до сих пор эти книги трудно достать. Книжный дефицит сегодня — это сердцекастрация будущего. Нравственные двоечники — это прогульщики великих книг.

Есть псевдолиберальная идея о том, что школьников даже с несколькими двойками все-таки нужно переводить в следующий класс. Но не разыгрывается ли это экспериментаторство на взрослых номенклатурных дядях, когда они, заслуживая двойки по идеологии, тем не менее переводятся, как в следующий класс, на пожаротушение, или наоборот — с пожаротушения на идеологию. Номенклатурные ящички, куда своими остренькими зубками время от времени ныряет кадровая морская свинка, переполнена застарелыми двоечниками, которые никогда не читали и никогда не прочтут "Братьев Карамазовых".

Борьбу с этой двоечной номенклатурой надо начинать еще со школы, ибо уже там зарождаются эмбриональные тираны, которые могут, если дать им вырасти, задушить еще не окрепшую гласность и демократию своими окрепшими ручонками.

Для того чтобы воспитывать новое поколение в понимании гласности не как временного дара сверху, а как воздух, необходимый для естественного развития личности, учитель сам должен быть личностью, т.е. человеком со своим лицом, а не с лицом, каждая черточка которого утверждена Наробразом. Для Учителей, как и для народных судей, не

должно быть никакой указки сверху, кроме самой высшей указки,— народных интересов и собственной совести.

Никто не принес столько вреда марксизму, сколько его бездарные вдалбливатели. В школах и вузах надо читать не кастрированную, а полную мировую философию, включая историю религий. Ни в коем случае в технических вузах нельзя изымать курс литературы, искусства. Иначе не будет гармонично развитой интеллигенции. Надо удвоить часы по иностранным языкам и не переводить с плохим знанием языков ни из класса в класс, ни с курса на курс. В современном мире человек, не владеющий хотя бы одним иностранным языком, как ключиком к остальному миру, не имеет права считать себя полноценным. Надо снять все барьеры для обменных поездок наших учителей, школьников, студентов за границу. Новое мышление невозможно без мышления глобального. Соединение трех достоинств — личного, национального, интернационального — и есть триединое достоинство человека.

Надо учить детей, которые лично не виноваты в ошибках и преступлениях прошлого, мужеству принятия на плечи исторической вины. Если они не почувствуют исторического стыда, то, став взрослыми, могут повторить уже совершенные в прошлом ошибки и, не дай бог, преступления. Комфортабельное избегание ответственности за прошлое переходит в избегание ответственности за настоящее и будущее. Это тоже невоспитанность воспитания. Какое в стране воспитание — такой и народ.