— Я целую банку сухарей истолкла на шницеля, так что весь лишний хлеб можешь отдать курам.

— Ты вот жалуешься, что нет хлеба, а сам столько его съедаешь, что даже не знаю, как в тебя влезает.

— Где идет фильм Карлоса Палау?

— Премьера в «Селекте».

— После схожу, когда будет дешевле.

— На снимке в газете он — вылитый Берто.

— Нынче Виолета без конца ругала Миту за то, что она на кино помешалась.

— Похоже, Виолета написала Мите, а та ей не ответила. Вот она на Миту и взъелась.

— Мита в последнем письме приписала: «это письмо предназначено и для Виолеты».

— Виолета хотела для себя отдельного письма.

— Что с этим кино у Миты просто мания какая-то и что у нее вечно всякие причуды, вот она и вышла за Берто, который похож на киноартиста.

— Поешь, а то заболеешь.

— Я так устала, что есть не хочется. У меня сегодня упали очки, я чуть не умерла со страху.

— Где?

— На улице. Разбились бы опять, я бы, наверное, не пережила.

— Когда тебе снова к окулисту?

— Жаль глаза в кино портить, а то бы пошла на Карлоса Палау.

— В профиль он особенно похож на Берто.

— Если бы Мита устроилась на факультете, мы бы с ней могли встречаться после работы. Я каждый раз иду мимо библиотеки и вспоминаю Миту.

— Подумать только: уйму часов просидит за учебниками, а потом еще бежит туда с Софией.

— И снова за книги, у Миты железное зрение.

— Всё романы читали.

— Всегда вижу в окнах одни и те же лица, в этой библиотеке так темно. Эти жалкие лампочки свисают с потолка, черные от грязи, на них стеклянные абажуры из белого стекла, точно тюлевая юбочка, и все черные от копоти. Тряпкой со скипидаром можно в одну минуту отмыть и лампочки, и абажур — было бы светлее в этой библиотеке.

II. В доме Берто. Вальехос, 1933 год

— Думают, раз мы служанки, то можно под юбку лезть и делать что угодно.

— Я не служанка, я Тото нянчу, и все.

— Это пока ты маленькая, потом в служанки пойдешь.

— Не говори так громко, а то малыш проснется.

— Только вечером никогда не возвращайся домой одна по земляным улицам.

— Санитарки из больницы, которые до ночи работают, все живут на земляных улицах, и все равно одни ходят.

— Санитарки все распутные.

— У них одна незамужняя родила.

— Ты гляди в оба, а то увидят, что ты служанка, и положат на тебя глаз, хоть тебе всего двенадцать. Возьмет и попортит тебя какой-нибудь из местной шпаны.

— У них зубы желтые от соленой воды.

— Они на тебя точно глаз положили.

— На тебя саму глаз положили.

— Ты поосторожнее, а то они знают, что твоя сестра ребенка прижила и отец ее из дому выгнал.

— Спи, Тотито, засыпай. Будь умницей, поспи еще. Вот так… Эта чертова потаскуха думает, я как она буду.

— Ты теперь особо берегись, у тебя уж и месячные начались, пропадешь, если дашь какому-нибудь себя охмурить. Враз заделают ребенка.

— Пусть себе болтает, тварь поганая, ты, Тотин, когда большой вырастешь, не будешь плохие слова говорить, правда, золотко? Ты у нас везучий, не то что Инес, вот кому не повезло, бедненькая, нет у нее отца. Где же теперь сестра? Уж не умерла ли? Я маленькая, а уже тетя, сегодня Инес в моей кроватке поспит, уложу ее между мной и Мухой, вот Инес и погреется между двумя тетями. Ты бы испугался, если бы твой папа пришел пьяный, прямо падает, и как схватит ремень от штанов, и как стеганет меня, дай тебе Бог, Тотин, чтобы папа не хлестал тебя ремнем, когда большой вырастешь. Инес глупая и не знает, что если заревешь, то еще ремня получишь, вот бы ты, когда вырастешь большой, на ней женился, она чуток постарше тебя, но ничего. Инес уже «мама» и «папа» говорит. А ты когда научишься «мама» и «папа» говорить?

— Мне надо мясо готовить, а ты не ленись и подотри пол, не будь грязнухой, Ампаро, тебе же хозяйка сказала: где малыш напачкает, ты сама должна убирать.

— Я не грязнуха, у кого передник чище, у тебя или у меня?

— У тебя дома пол-то хоть подметают? У меня, может, и хибара, но пол мы подметаем, пол земляной, не каменный, но мы его всегда подметаем.

— У меня дома пол тоже земляной, и мы его все равно подметаем.

— Дома пол до того утрамбовался, что сделался будто оштукатуренный. Его каждый день, как подметешь, надо водой сбрызгивать, чтобы пыль не поднималась.

— А у нас мама пол известкой поливает. Да заснешь ты наконец, чертов негодник!

— Сеньор Берто тебя услышит.

— Ампаро! Угомони ребенка, я работаю!

— Хозяин сидит со счетами в столовой.

— Не всем везет, как тебе, Тотин, чтобы всегда из тепленькой бутылочки пить. Бедная Инес просыпается голодная и пьет из холодненькой, а то пока мама среди ночи встанет, чтобы дрова разжечь и согреть молоко, целый час пройдет, а Инес еще сильней ревет, если папа стегает ее ремнем. Хорошо, Тотин, что твой папа не убил директора больницы.

— Ампаро, пойди сюда!

— Хозяин!

— Хотел, чтобы я паука убила, который по стене полз, но я не достала.

— Большой паук? У меня дома живет черный паучище, прячется в соломе под крышей, все никак его не убью.

— А у меня дома в щелях; когда мама на улице в корыте стирает, я выношу Инес, вхожу в комнату с полным ведром воды и плескаю на стену, а между кирпичами все паутиной забито и чуть польешь водой, эти чертовы пауки так и прут из щелей, я их ботинком луплю, и они размазываются по кирпичам.

— Хорошо получается, если пол известкой полить?

— Я наврала, мама его поливала разведенным порошком от насекомых, который сеньора Мита дала. Целое ведро вылила, и пол стал как утрамбованный, с белыми пятнами от порошка.

— Ампаро!

— Опять уснул, сеньор.

— Приодень его к шести часам, поедем встречать сеньору из больницы.

— Надену ему штанишки и пелеринку, которые сеньорита Адела из Ла-Платы привезла.

— Ругал тебя хозяин?

— Он после обеда не ложился, сидит со счетами в столовой. Хорошо, что он насмерть не прибил директора больницы.

— Не то сидел бы в тюрьме, не отпустили бы. Но сеньора ведь говорила, что возьмет тебя в Ла-Плату, чего же ты ноешь?

— Дали бы ей отпуск, она бы взяла меня в Ла-Плату.

— Сейчас же вытри пол.

— Я так рада, что хозяин его не убил.

— Вам сколько литров молока оставить?

— Говорила я вам, чтобы не колотили в дверь во время сиесты; оставьте два с половиной литра.

— Звонок не работает.

— Мы его отключаем, чтобы хозяин спал после обеда. Входите без стука.

— Он сегодня не ложился, а коли б спал и проснулся от шума, так бы раскричался, что вы бы надолго запомнили.

— Твой хозяин столько раз лишь чудом выкручивался, ему лучше поменьше кричать.

— Будто вы не знаете, что у него от засухи пали все бычки. Чтоб у вас передохли все коровы, если еще мне в дверь стукнете.

— У меня всего-то четыре коровы, сам за ними и смотрю. А у кого много было, те дерьма объелись.

— Убирайтесь с кухни, а то вас коровы заждались. Придете домой, а какая-нибудь откинула копыта.

— Я не с вами разговариваю. Какой у тебя красивый передник, Ампаро!

— Ворованный он. Эта воровка после первого причастия не вернула платье, которое монашки дали ей поносить.

— Сейчас за неделю заплатите, за двадцать литров?

— Подождите, Ампаро спросит у хозяина.

— Жду тебя на улице, а то лошадь уйдет.

— Хозяин говорит, что заплатит на той неделе.

— Ампаро, ты поосторожнее с Фелисой, она распутная.

— Вы Фелисе не верьте. Мне монашки это платье дали перед первым причастием, как и другим бедным девочкам, которые в процессии идут позади всех. А хозяйка сказала, чтобы я его оставила себе, все равно оно по краю обтрепалось. И подкоротила его.

— Мне сеньора Мита говорила, что, когда ты подрастешь, она тебя научит и ты поступишь санитаркой в больницу.

— Не хочу, они самые распутные.

— Фелиса еще хуже.