— Хорошо, — послушно согласился я. — К тебе никто не заходил из моих бывших коллег?

— Нет, — удивилась она. — А зачем?

— Так. Ни за чем. Если зайдут, скажи, что я действительно нашёл здесь синекуру, только она какая-то странная… Катаюсь, как сыр в масле…

Жена помолчала минуту, полагая, что это какой-то шифр, направленный на ущемление её интересов, и нерешительно сказала:

— Хорошо, передам. А мне ты ничего не хочешь передать?

— А что тебе, Леночка, передавать? — сказал я. — Тут жизнь замечательная, но, по-моему, пока что не для тебя.

— А что?

— Да… как тебе сказать? Жилья пока нет. Развлечений не существует. В магазинах — «пустыня Калахари». Видимо, придётся повременить с обустройством нашего быта.

— Ладно, ладно! Не жалуйся, — сказала Лена бодрячески.

— Ты наверное, стараешься не как следует?

— Я стараюсь как следует, — возразил я, — только результатов пока не видать.

— Больно скоро хочешь…

— Запиши номера моих служебных телефонов.

— А домашний? Я хочу звонить тебе домой.

— Домашнего у меня пока нет. Лена даже замолчала.

— У прокурора нет домашнего телефона?

— Нет. Пока нет.

— Ну и дела, — вздохнула она. — А если ты срочно понадобишься?

— Наверное, пришлют посыльного.

— Хорошо, видимо, ты там живёшь, — усмехнулась Лена.

— Ладно, жду от тебя вестей.

— При первой же возможности позвоню, — пообещал я. — Целую. Пока. — И положил трубку.

Кто-то, нетерпеливо ждавший своей очереди, втиснулся в яйцо, оттолкнув меня от кабинки.

Я пошёл к выходу, раздумывая о своей единственной и неразлучной на всю жизнь подруге. Не было случая, чтобы после нашего разговора по телефону я почувствовал бы себя счастливее или хотя бы бодрее.

Я уселся в «Ниву» и тихонько отъехал от морвокзала. Надо было где-то поужинать. Дома ничего нет да и быть не может.

Я вспомнил тёплую, гнилостную сырость выключенного навсегда холодильника и решил ехать в ресторан.

В этот момент я увидел идущую по тротуару Анну Мурадову. Я узнал её сразу, хотя разделяло нас метров пятьдесят.

Шла женщина, не спеша и мило размахивая сумкой на длинном ремне. На ней был традиционный туркменский наряд — платье «куйнек». Этакое среднеазиатское «макси». Но во всём её облике было какое-то удивительное плавно-ленивое изящество.

Я выключил скорость, и машина бесшумно догнала её. Я тормознул, высунувшись в окно:

— Не нужно прокатить?

Она подняла голову, всмотрелась в меня и засмеялась:

— О-о-о! Вы что, по вечерам подрабатываете как таксист?

— Да, среди интересующих меня женщин.

— Нет смысла занимать вашу машину, — сказала она с усмешкой. — Тут ходьбы до дома пять минут.

— А вы что, с работы? — спросил я. Она кивнула.

— Идёмте куда-нибудь вместе поужинаем. Я с утра во рту не имел ещё той самой пресловутой маковой росинки. Где у вас можно поесть?

Она пожала плечами:

— Если честно сказать, то я просто боюсь наших душегубов с поварёшками. Но если невтерпёж, можно пойти в ресторан на морвокзале. Это надо объехать вокруг здания.

— Садитесь, — распахнул я дверь.

Она уселась в машину, и я на крутом форсаже, как гонщик, описал дугу вокруг двухэтажного морвокзала.

Около плохо освещённых дверей с вывеской «Ресторан» мы заперли машину и, распахнув двери, оказались в здании.

— Прекрасно…

В полупустом зале какие-то подвыпившие люди громко разговаривали, а магнитофон вполголоса хрипел что-то хардроковое.

Мы уселись за свободный стол, посмотрели друг на друга. Глаза у неё сейчас были светло-синие. Это было видно, несмотря на густой полумрак ресторанного интима. Она повесила сумочку на спинку стула и спросила меня:

— А почему с вами не приехала жена? Я развёл руками:

— Проблема бытовой неустроенности. Она покачала головой и одновременно просто и как-то очень настойчиво поинтересовалась:

— У вас хорошая жена?

— Да! — воскликнул я готовно. — Нас объединяет общее чувство любви к ней. Она засмеялась.

— Вы что, жалуетесь на жену мне? Я не успел ответить, поскольку появился опухший толстый официант и спросил:

— Что будете есть?

— А вы нам дайте меню, — попросил я.

— А зачем? У нас всё равно есть только шашлык «Дружба».

— Очень увлекательно. Тогда чего же вы спрашиваете, что мы будем есть?

— Так полагается. Шашлык «Дружбу» будете?

— Будем, — обречённо согласился я. — Дайте нам четыре шашлыка «Дружба». Кстати, а почему «Дружба»?

Официант развёл короткопалые ручки и показал на пальцах:

— Два кусочка свинины, два кусочка баранины, два кусочка говядины дружба.

— Коньяка и минеральной воды! — крикнул я ему вслед.

Я положил на стол сигареты. В спичечном коробке осталась одна спичка, я чиркнул — вялое пламя лизнуло белую тонкую деревяшечку и синим столбиком поднялось вверх, сигарета разгорелась. Я с наслаждением глубоко затянулся, судорожно вздохнул. Она смотрела на меня сочувствующе, спросила негромко:

— Ну, как впечатления на новом месте?

— Трудно сказать… Сегодня ходил к начальству представляться.

— И как прошло?

— Да трудный дядя здешний ваш Первый… Анна вздохнула.

— Он несчастный человек. У него тяжело, неизлечимо больна дочь. Если бы от меня зависело, я бы никогда не назначала большими руководителями несчастных людей. Они проецируют свою судьбу на подчинённых.

— Боюсь, мы тогда бы вообще не нашли руководителей, поскольку известно, все в мире несчастны.

— Что да, то да, — усмехнулась она. — Очень счастливых людей в поле зрения не наблюдается. Но есть откровенно, кричаще несчастные…

Я отрицательно покачал головой:

— Глядя на Митрохина, этого не скажешь. Мне показалось, что в нём живёт готовность сделать несчастным всякого, кто не соглашается с его мнением.

Она внимательно посмотрела на меня.

— Не торопитесь с суждениями. Мы живём в странном мире. Тут странная жизнь и странные люди.

— Да, я уже заметил, — сказал я. — У вас как в Сицилии — кого ни спросишь, никто ничего не знает, никто ничего не помнит.

Анна с интересом спросила меня:

— И вам ничего не удалось узнать за это время?

— У нас нет правильного направления. Зачем, например, ко мне подходил Пухов накануне своей смерти? Если бы это удалось понять, мы бы решили вопрос.

— Я думаю, что найти убийцу Пухова будет очень трудно.

— Я тоже так думаю, — согласился я. Официант принёс бутылки на подносе и тарелки с шашлыком, слабо украшенным солёным огурцом.

— Как же так, у вас, на краю субтропиков, нет никаких овощей? спросил я его, пожав плечами.

— Откуда они возьмутся? У нас порог пустыни!

— Ежегодно область отчитывается о бескрайних садах, разбитых здесь, нескончаемых огородах, тысячах высаженных деревьев…

Анна усмехнулась:

— Если бы всё это не было липой, мы бы давно жили в джунглях. А так всё порог пустыни! Официант буркнул:

— Я за это не отвечаю. Повернулся, направился от нас.

— Спичек принесите! — крикнул я ему.

— Спички тоже дефицит, — сказала Анна.

— Я всё время думаю о том, зачем ко мне подходил Пухов?

— сказал я ей.

Мы выпили по рюмке коньяка и с удовольствием вонзились в шашлык «Дружба» — жёсткий, переперченный, острый, похожий на любовь, неразделённую любовь.

Вернулся официант и протянул мне коробок спичек.

— Спасибо, — поблагодарил я его. Взял картонную коробочку и обратил внимание, что на этикетке всё тот же Циолковский на фоне музея космонавтики в Калуге.

Я взял официанта за рукав, не давая ему снова покинуть

нас, и спросил:

— Скажите, эти спички продаются везде в городе?

— Да нет, это нам на той неделе из Каспийского пароходства, из орса завезли.

— Скажите, а рыбинспектора Пухова вы знали? Официант насторожился и осторожно высвободил свой

рукав.

— Знал. А что?

— Он у вас на этих днях был?

— Вообще-то был, недели две назад.