Общегосударственная дилемма — поддерживать «патриотизм» или порядок — была практически неразрешима в окраинных областях с преобладанием нерусского населения, особенно в Прибалтийском крае. Народные манифестации в первый месяц войны здесь были частыми, многолюдными и довольно бурными. Латыши и эстонцы оказались вполне готовыми к многолюдным маршам и манифестациям, и полиция с тревогой отмечала, что нередко они были в крайней степени антинемецкими, причем без особого различия между внешним врагом и проживавшими в прибалтийских губерниях немцами. Латвийские и эстонские газеты помещали немало статей, обвинявших местных немцев в измене, а местные власти — в запретах или приостановках подобных «патриотических» демонстраций. Русские имперские власти зачастую не знали, как реагировать на ситуацию, желая продлить излияния патриотических чувств местного населения, но при этом избежать нарастания межнациональной и социальной напряженности, которую подобные манифестации часто провоцировали^{44}.

Озабоченный докладами об усилении межнациональной вражды, министр внутренних дел послал на место событий ревизора — своего товарища В.Ф. Джунковского, на тот момент успешно делавшего карьеру в МВД. Его отчет о поездке трезво оценивал дилемму властей в Прибалтийском крае. Джунковский писал, что в ходе революции 1905 г. латыши и эстонцы широко участвовали в деятельности революционных партий и поэтому вплоть до июля 1914 г. рассматривались властями в качестве главной угрозы государственному порядку, тогда как прибалтийские немцы, составлявшие большинство высших классов, в основном казались надежным элементом. Война изменила ситуацию. Джунковский докладывал, что патриотический подъем местного населения был действительно силен и выглядел искренним, однако его явная антинемецкая природа вызывала беспокойство. Он делал вывод, что местная немецкая элита не заслуживает прежнего доверия, и подчеркивал необходимость принять меры по противодействию возможной шпионской деятельности местных немцев; он также указывал, что российским властям необходим сбалансированный подход, без явных предпочтений одной из сторон конфликта, могущего перерасти в серьезное межнациональное противостояние. В любом случае приоритетом должно быть сохранение порядка^{45}.

И в Прибалтийском крае, и по всей империи правительство в начале войны без особых колебаний сделало выбор в пользу порядка. Нападение на германское посольство в Петербурге было сравнительно энергично ликвидировано полицией и войсками гарнизона, которые успешно предотвратили подобную акцию другой толпы, направлявшейся к австрийскому посольству. Жесткие меры были приняты также для предотвращения возможных дальнейших беспорядков в столице. Полиция по всей стране была проинструктирована относительно важности сохранения порядка, и большинство городов отчитались о принятии успешных мер по предотвращению насилия против немцев^{46}.

Однако патриотические манифестации повторялись в течение первого года войны довольно часто, и власти не всегда могли адекватно на них отреагировать. Наблюдались даже крупные спонтанные остановки в работе предприятий с последующими уличными шествиями рабочих с целью отпраздновать новости о любых мало-мальски значительных успехах русской армии в течение первых шести месяцев войны. К подобным манифестациям власти и большинство работодателей относились терпимо, а то и одобрительно[17].

Таким образом, обычай манифестировать на улицах, чтобы отметить новости с фронта, был установлен с благословения полиции, хотя и невольного. Причем касался он не только побед, но и поражений. 9 октября 1914 г., вскоре после новостей о падении Антверпена, огромная патриотическая манифестация, изначально во главе со студентами Московского университета, прежде всего направилась к сербскому консульству, а затем и к французскому — с целью демонстрации солидарности^{47}. Тем же вечером толпа, по приблизительным подсчетам превышавшая 10 тыс. человек, прошествовала по разным районам Петрограда, разбивая витрины магазинов, владельцами которых считались немцы. Среди наиболее пострадавших оказалась сеть кондитерских магазинов, действительно принадлежавшая немецкой фирме «Эйнем», возглавляемой германскими подданными и ставшей мишенью широкой антинемецкой кампании в печати, а также фирмы «Мандель» и «Циммерман», обе со смешанным русско-немецким капиталом^{48}.

В течение недели после этого события министр внутренних дел Маклаков в письме Адрианову четко указал, что его предпочтения находятся скорее на стороне порядка, чем хаотических патриотических манифестаций, и сделал градоначальнику строгий выговор за недостаточно энергичные меры по предотвращению или остановке беспорядков^{49}. В особенности Маклаков критиковал Адрианова за то, что тот не наложил запрета на деятельность патриотической организации «За Россию», организовавшей бойкот германских и австрийских фирм. Маклаков четко указывал, что подобные действия никак не согласуются с основными целями организации по поддержанию авторитета Российской империи и ее правительства, а, наоборот, подрывают его^{50}.

Это послание демонстрировало явное желание министра внутренних дел поддержать порядок даже в ущерб патриотическим излияниям. В свете дальнейшей полемики вокруг сомнительной роли Адрианова в последующих майских погромах 1915 г., направленных против граждан враждебных государств, надо отметить, что в действительности последний довольно энергично отреагировал на октябрьские беспорядки, быстро распространив по Москве официальное заявление, в котором он недвусмысленно сформулировал свою позицию:

Данное обращение также подчеркивало, что любой участник дальнейших манифестаций будет преследоваться по всей строгости закона. Соответственно, если в начале войны правительство стремилось к «единению с народом» и одобряло патриотические манифестации, то далее стало очевидным, что оно не желало направлять или поощрять подобные акции, если они превращались в беспорядки и погромы.

Массовое насилие и армия

Если позиция гражданских властей была изначально вполне ясной в стремлении сохранять правопорядок, то позиция военных — абсолютно иной. Уже в сентябре 1914 г. ряд инцидентов показал, что командование всех уровней поощряет участие солдат в погромах, грабежах и насилии над местным еврейским и другим гражданским населением в прифронтовой полосе. Часто местное население собиралось на окраинах городков и поселков с тачками и телегами и вместе с солдатами отправлялось грабить покинутые деревни сразу же после насильственного выселения жителей. Армейское командование редко вмешивалось, а тем более наказывало участников еврейских или немецких погромов на территориях, на которых было объявлено военное положение^{52}. Уже 15 августа 1914 г. варшавский генерал-губернатор, описывая масштабный еврейский погром на подведомственной ему территории, информировал Совет министров о широком распространении среди местного населения слухов о массовых еврейских погромах после войны^{53}. Генерал-губернатор утверждал, что, несмотря на принятие всех возможных предупредительных мер, он совершенно уверен, что участие местного населения в подобных акциях невозможно контролировать, особенно если к ним присоединятся солдаты. Действительно, провоцирующая роль армии ни в коем случае не ограничивалась прифронтовыми районами и распространялась на всю империю путем опустошительных насильственных выселений, проведением массовых антишпионских кампаний, секвестрованием и конфискацией всех видов имущества.