Недостаток земли в европейской части России, наблюдавшийся в результате быстрого роста населения после освобождения крестьян, был важным фактором для сохранения и расширения ограничений, но не менее значимыми стали новые, реализуемые после польского восстания 1863 г. попытки увеличить процент надежных землевладельцев среди населения западных пограничных губерний^{278}.

Хотя ни правительство, ни армия не предприняли официальных шагов для экспроприации небольшого числа участков в сельской местности, все еще находившихся во владении или аренде у евреев во время войны, все старые запреты на приобретение земли оставались в силе. Эта запретительная модель настолько прочно укоренилась в сознании русских чиновников, что в оккупированной Галиции власти никак не могли смириться с мыслью о существовании здесь еврейского землевладения (что было разрешено австрийским законодательством) и предпринимали попытки конфисковать все их земельное имущество. Осуществление этого бюрократического проекта было прервано летом 1915 г. в связи с вытеснением русских войск с данной территории. Более того, когда началась экспроприация земельной собственности враждебных подданных немецкого происхождения в Российской империи во время войны, власти стремились удостовериться, что это имущество не попадет в руки евреев^{279}.

Ограничения польского землевладения

Исходные положения и методы применения ограничений в отношении евреев в России стали моделью, по которой осуществлялись ограничения, а затем и полная конфискация земельных владений у других враждебных подданных во время войны. Ограничения польского землевладения, существовавшие в XIX в., создали еще один важный прецедент для мер военного времени.

Одним из важнейших элементов российской имперской экспансии начиная с времен Московского государства XVI столетия и в течение всего XIX в. было встраивание местных элит в единую имперскую систему^{280}. Хотя земельные владения элит были частично экспроприированы и перераспределены вслед за включением в состав Российского государства территорий Новгорода, Казанского ханства, Украины, Прибалтийского края и Польши, следует подчеркнуть, что такое отчуждение было избирательным и было направлено против конкретных лиц, а не определенных национальностей. Тем самым предпринимались попытки встроить местные национальные элиты в имперскую систему. Исключительные права прибалтийских и польской элит на свои земли, крестьян и общественно-сословные организации часто сохранялись за ними до тех пор, пока они признавали имперскую власть.

После польских восстаний 1831 и 1863 гг. ряд поместий, принадлежавших представителям польской знати из числа главных участников восстаний, был конфискован и передан «русским»[86]. Такие действия также служили наказанием политически неблагонадежных лиц. Тем не менее во второй половине XIX в. в польском национальном движении начали происходить важные перемены, связанные с расширением его социальной базы, включавшей теперь не только шляхту, но и все остальные слои общества. Когда польские национальные лидеры стали вовлекать в свое движение и, соответственно, в концепцию польской нации горожан, мелких землевладельцев и крестьянство, польский вызов имперской российской системе превратился из проблемы с польскими элитами (против которых имперские власти могли бороться, предполагая отсутствие национального чувства у польских крестьян и рассчитывая на способность последних к ассимиляции) в проблему с поляками вообще^{281}. Разрастание польской проблемы вело к радикальной перемене стратегии имперского управления, что нашло отражение в секретном декабрьском указе 1865 г., который стал «краеугольным камнем земельной политики в западных губерниях» в течение последних пятидесяти лет существования империи. В указе содержалось неприкрытое намерение русифицировать эти губернии, воздействуя на самые основы «польского владычества» — землевладение. Он запрещал «лицам польского происхождения» приобретать земельную собственность в Западном крае какими бы то ни было способами, кроме наследования^{282}.

Этот указ ознаменовал собой полный отказ властей от традиционной тактики встраивания местных элит, установив ограничения по национальному признаку и не учитывая переход в православную веру и любые доказательства ассимиляции или беспорочной службы Российской империи. Из указа и практики его применения четко следовало, что лица именно польской национальности ограничивались в правах на приобретение земли^{283}. В соответствии с узаконениями 1866 и 1871 гг. ограничения касались не только дворянских земель, но и всего земельного имущества в сельской местности, включая то, что принадлежало горожанам и крестьянам. Эти меры привели к решительной замене одного типа русификации другим, а именно: на смену русификации в смысле ассимиляции и включения польских элит в имперскую систему и культуру пришла другая, предполагавшая неизменность национальной идентичности людей, но изменившая объект приложения усилий от людей к их земельным владениям. Другими словами, произошел переход от встраивания элит и ассимиляции народов к «национализации» земель.

Реализация этих новых принципов проходила совсем не гладко, и тем не менее доля номинально русских земельных имуществ в западных губерниях выросла с 17% в 1865 г. до 40% в 1885 г. Поданным официальной статистики, к 1914 г. доля польского землевладения в западных губерниях сократилась почти вдвое[87].

Несмотря на то что вскоре после начала войны вел. кн. Николай Николаевич объявил о намерении царя предоставить Польше широкую автономию и вопреки тому, что вражеские подданные польской национальности не подвергались действию конфискационных законов военного времени, ограничения на приобретение земли поляками оставались в силе до тех пор, пока Временное правительство не отменило их в марте 1917 г.[88] Губернаторы западных губерний специально позаботились о том, чтобы не допустить попадания конфискованных у немцев во время войны земель в руки поляков^{284}.

Довоенные ограничения на расширение немецкого землевладения

По сравнению с ограничениями на владение землей для евреев и поляков довоенная официальная политика по отношению к немецким фермерам-колонистам в гораздо большей степени зависела от наличия или нехватки свободной земли. Фактически первые основные потоки крестьянской иммиграции из Австрии, с Балканского полуострова, из Болгарии и в особенности из немецкоговорящих государств начали приливать в Россию в XVIII в., когда русские цари приглашали иммигрантов заселять и возделывать целинные пространства Новороссии, Среднего Поволжья и других районов. Нужда в приглашении иностранцев в фермерские общины к середине XIX в. постепенно отпадала по мере роста населения и сокращения площади неиспользуемых земель. К концу XIX в. быстрый рост прежде всего русского крестьянского населения привел к нехватке земли во всех основных районах немецкого расселения^{285}.

В то время как в правых кругах и даже в правительстве призывы к сдерживанию приобретения земли немецкими иммигрантами начали раздаваться еще в 1880-х гг., причиной первых официальных ограничений стала борьба с ростом польского землевладения, а вовсе не негативное отношение к немцам^{286}. Наоборот, узаконения 1865 г., ограничивающие приобретение земли поляками, решительно утверждали, что, если немцы приобретали землю в ущерб полякам, это способствовало достижению главной цели государственной политики в крае — «ослаблению польского элемента»^{287}. Ограничения, наложенные на поляков и евреев, способствовали притоку немецких иммигрантов в конце XIX в. на Волынь и в другие западные губернии[89]. Только в Волынской губернии в результате иммиграции немецкое население увеличилось в 1880-х гг. с 70 тыс. до 200 тыс., а доля их земельных владений выросла еще в большей пропорции. Многие немцы арендовали землю у поляков или покупали ее по заниженным ценам из-за искусственно ограниченного спроса со стороны последних.