От ярости я задыхался. Сжал и зубы, и кулаки — те стали будто свинцовые.
— Как давно ты разыгрываешь эту комедию, сволочь?
Я ударил ногой по коляске, и она выкатилась в коридор метра на два от двери. Ева быстро остановила ее.
— Отвечай!
Вдруг она немного расслабилась.
— С самого начала, — ответила она.
— Не правда!
— Правда!
— Объясняй!
— В тринадцать лет я заболела… Сильная ангина и суставной ревматизм… Доктор говорил отцу, что он боится приступа полиомиелита… Он увидел его симптомы… Я услышала их разговор…
— И ты начала симулировать?
— Сам видишь…
— Семь лет! Как ты смогла!
— Потому что очень хотела.
С ума можно было сойти от такого аргумента!
— Потому что я могу все, что я хочу, Вик… Ты ведь знаешь это.
— Да, знаю… Но зачем ты это делала?!
— Отец больше любил Элен. Он не мог простить мне бегства матери, ты понимаешь?
— И ты захотела любой ценой обратить на себя его внимание?
— Да. И могу сказать тебе, что мне это удалось!
— Просто прекрасно удалось, голубка… Прекрасно! Ты величайшая комедиантка всех времен.
— Не преувеличивай, Вик.
— Так в ту ночь ты отправилась на поиски «любви»?
— Ну и что из этого? — она обожгла меня взглядом. — А разве нам было плохо тогда, Вик? Вспомни… Поэтому я и захотела, чтобы ты здесь остался. Ты потрясающий любовник!.. Я втрескалась в тебя с первого взгляда…
— Как сука… Как грязная взбешенная сука!
— Ну да, Вик… Я ведь нуждаюсь в любви… Разве это удивительно в моем возрасте?
— Нуждаешься в любви с первым встречным?
— О нет! — Она даже помахала мне пальцем. — Докажи мне это. Я умею выбирать.
Это совсем потрясло меня.
— У тебя еще хватает наглости насмехаться надо мной сейчас!
— Я не насмехаюсь. Я объясняю… Не могла же я все время быть неподвижной! Мне надо было как-то размяться!
— Но если ты говоришь, что любишь меня, зачем же тогда продолжаешь эти ночные эскапады?
— Они так опьяняют меня!
— Но, Ева, ты действительно душевнобольная.
— Что ты имеешь в виду?
Я думал, и она закричала:
— Ну отвечай же!
— Тебе никогда не хотелось перестать притворяться калекой? Сделать вид, что болезнь прошла.
Ее смех взбесил меня.
— Разве лишь иногда, немного, — ответила она, — когда я засматривалась на тебя… Но ты не можешь вообразить, как хорошо мне в этой коляске!.. Жизнь не доходит до меня… Это я в ней — над жизнью!.. Катаюсь по ней, как вот по этому ковру, что у меня под ногами!.. Иногда ночью, когда мне очень хочется, я хожу… Это утомительно… Как вы можете истязать себя, передвигаясь на этих двух лапах?!
Нет, действительно, от ее доводов можно было с ума сойти!
— Ты когда научилась водить машину?
В десять лет. Меня сестра научила, ради забавы.
— И ты никогда никому не попалась?
— Я была удачлива, Виктор… Ты первый… Только не говори об этом никому! А, впрочем, если и расскажешь, то тебе никто не поверит. — Она усмехнулась. — Когда я думаю, что эта идиотка Элен так вымучивалась, чтобы представить меня симулянткой…
Говорить такое о покойнице-сестре, которая столько для тебя сделала!..
— Я запрещаю тебе говорить о ней! — взбешенный, перебил я ее. — Ты грязная гадюка!
Она вдруг посерьезнела.
— Может быть, я и гадюка, — отчеканила она, — но ты тогда — яд!
— Я?!
— Это ты с твоим вкрадчивым взглядом и мордой самца убил Элен!
— Повтори!
Она сложила руки трубочкой перед ртом и изо всех сил прорычала:
— Это ты убил Элен!
И тут я опять ударил ногой по коляске. Поскольку она приложила руки ко рту, то не смогла их вовремя отпустить и остановить коляску, покатившуюся к лестнице. Я вскочил, чтобы задержать ее, но было уже поздно. Как спортивные сани на большой скорости, коляска вместе с Евой покатилась вниз по лестнице. Ее швыряло от перил к стене, она подпрыгивала, качалась, а страшные вопли Евы, казалось, только увеличивали ее скорость.
На повороте лестницы правое колесо ударилось о перила, коляска перевернулась и упала с трехметровой высоты на плиточный пол в холле. Несколько секунд я смотрел на нее со второго этажа, затем бросился вниз по лестнице.
Ева лежала под обломками коляски. Ее белое платье было разорвано, грудь и бедра обнажены.
— Ева! Ты ранена?
Ее взгляд обнадежил меня. Слава Богу, она была жива. Я перевернул каркас коляски и, поставив его в сторону, протянул руку Еве.
Она ухватилась за нее, попыталась приподняться и с криком откинулась назад.
— У меня сломана поясница, Вик!
— Не говори глупостей, поднимайся же ради Бога! Давай, поднимайся! Ну поднимайся же!
Она покачала головой.
— Я клянусь тебе, что не могу, Вик. Я НЕ ЧУВСТВУЮ БОЛЬШЕ СВОИХ НОГ!
Фредерик Дар
И заплакал палач…
Часть первая
1
Знаете, какое самое грустное зрелище в мире? Это когда видишь разбитую скрипку. Во всяком случае, сердце у меня заныло именно тогда, когда я заметил на дороге раздавленный скрипичный футляр с торчащими во все стороны струнами. Футляр означал несчастный случай даже яснее, чем тело девушки, распростертое у обочины. Пальцы ее все еще впивались в сухую землю, а юбка задралась, обнажив удивительной красоты ноги. Да, мне стало не по себе от этой мертвой скрипки. Она была как бы венцом рокового стечения обстоятельств, приведших меня туда в этот час.
Кажется, чуть раньше я вспоминал о детстве, видимо, из-за этой испанской ночи, наполненной ночными бабочками, которые то и дело разбивались о лобовое стекло с каким-то противным глухим стуком… Бабочки напоминали мне давние летние вечера, когда перед сном я выходил подышать сладковатым ароматом старой липы, росшей за домом.
Каждый вечер я подолгу наблюдал, как в бледном небе сгущаются тревожные тени. Воздух вокруг так и дрожал от шелеста крыльев ночных насекомых, мириадами кружившихся в безумном хороводе.
Я думал о прекрасной потерянной стране моего детства. Фары, будто длинным ножом, вспарывали темноту. В окно машины рвался душный воздух, а слева к мраморному небу поднимался рокот моря. Я снимал комнатку в захудалой гостинице на берегу моря в Кастельдефельсе. Она называлась «Каса Патрисио», а держала ее одна пожилая каталонская пара. Готовили там ни лучше, ни хуже, чем в других местах.
Жилище, хоть и было плохоньким, но, по крайней мере, находилось у самого пляжа. Открывая глаза по утрам, я видел море, оно глухо звало меня в тот час, когда солнце превращается в раскаленную головешку.
Мечта, а не отпуск.
И вот вдруг все переменилось. Все рухнуло из-за тоненькой фигурки, вдруг вынырнувшей из темноты под свет фар.
Со всей силы я ударил по тормозам, и это мгновение длилось для меня дольше, чем самые долгие годы моей жизни. За какой-то миг я осознал, что эта женщина, молодая, красивая женщина.
И понял (это было как отчаянный немой крик), что столкновения не избежать.
Просто удивительно, с какой быстротой иногда проносятся мысли. За долю секунды в моем мозгу возникли сотни вопросов. Кто эта женщина? Что она делала на пустынной дороге со скрипичным футляром под мышкой? И главное, почему бросилась под колеса моей машины? И еще в мою душу закралось тайное, вполне человеческое опасение. Подумав обо всех страшных последствиях катастрофы, я понял: в такой поздний час свидетелей, готовых подтвердить, что это было самоубийство, не найдется.
Потом я почувствовал удар. Почти как если бы бабочка разбилась о машину, но от этого удара я весь содрогнулся. Видимо, мотор заглох, потому что вдруг сама по себе наступила глубокая тишина. Все вокруг меня замерло в неподвижности. Как будто я очутился в каком-то застывшем мире, и почему-то даже плеска волн не было слышно.
Придя в себя, я сначала увидел свои дрожащие руки. Они стали словно чужими и никак не хотели отрываться от руля. Наконец я открыл дверцу и выскочил из машины.